Кашинский обиженно нахохлился, даже котелок надвинул на глаза. Умолк.
Вдали, на Спасской башпе, пробило полдень. Время обеда. Лихач выкатил на Новую площадь и свернул направо — к Лубянской площади. Народу тут было еще гуще. В людских потоках засновали разносчики съестного с ящиками на ремнях через плечо, а то и с лотками на головах. Залетали их крики нараспев:
— А вот кишки бараньи! С кашей, с огнем!..
— Го-о-рячая вет-чинка-а!..
— Белужка малосольная!..
— С пи-и-рогами-и!..
. . . . . . . . .
Через Театральную площадь выехали к Охотному Ряду.
— Ну, вот оно — чрево Москвы-матушки! Докатили! — Кашинский снова оживился. Он расплатился с извозчиком и первым сошел на булыжную мостовую, оглянулся, подмигнул Михаилу, кивнул на высокую застекленную дверь, за которой маячил огромный старик швейцар с лихо разметанной в стороны бородой.
В левом зале трактира для них нашелся незанятый столик, как раз на двоих. Широким жестом Кашинский пригласил Михаила сесть, сел и сам, с усмешечкой огляделся вокруг, изрек: «Кресло в таверне — это трон человеческой веселости»! Так сказал кто-то, не любивший киснуть дома!..
Как из-под земли выросши, бесшумно возле столика возник половой в белой рубахе из дорогого голландского полотна, даже слегка поблескивавшего и переливавшегося на нем.
— Чего изволите, господа?!
— Нам, стало быть, как следует поесть и… — щелчок тонкими пальцами, — и этого самого — для хорошего пищеварения… Графинчик… Но — самую малость! — Кашинский снова щелкнул пальцами.
— Слушаюсь… — половой кивнул и исчез.
На столе почти тут же появился запотелый маленький графинчик со «смирновской», узкая тарелка с окороком, нарезанным тонкими прозрачно-розовыми ломтиками, серебряный жбанчик с серой зернистой икрой.
— Ну! Со встречей! — провозгласил Кашинский, весь преобразившись и слегка выпячивая узкую грудь.
Рюмка «смирновской» сразу «разожгла» его: уши покраснели, в глазах появился маслянистый блеск.
— Закусывайте, закусывайте! — подсказал он Михаилу, разглядывавшему с любопытством знаменитое заведение знаменитого Тестова. — И — посвободнее, посвободнее, пожалуйста! В этот трактир люди приходят поесть, попить и отвести душу в приятных застольных беседах. Купцы, правда, и всевозможные буржуа иногда тут толкуют и о делах, даже сделки всякие меж собой заключают, но в основном тут — едят, пьют и беседуют. Цицероны прелюбопытнейшие бывают! И никто здесь не таится, всяк говорит, что думает… У Тестова — всякому полная воля!
