Впрочем, я почти не лгал. Она не была похожа на умирающую. Разве лицо чуть бледнее обычного. А, возможно, это тусклая лампа на больничной тумбочке придавала вполне благородную бледность ее утонченному лицу.
— Ты едешь в Монреаль? — тихо спросила она, и мне показалось, что в ее огромных глазах застыл испуг.
— Ну конечно, мама. Ты же сама этого хотела — видеть своего сына победителем, — поспешно, слишком поспешно ответил я, словно подсознательно боялся возражений.
— Конечно, — еле заметно улыбнулась она. — Мой сын всегда будет победителем.
— Я только волнуюсь за тебя, мама, — сказал я то, что должен сказать любой сын.
— Но ты, надеюсь, не напьешься от волнения? — и вновь в этих глазах какая-то слабая надежда на правильный ответ.
Я ответил правильно. Как считал нужным.
— Ну что ты, мама! Ты меня с детства отучила запивать проблемы вином. Вино — удел слабаков и неудачников.
— И не станешь рыдать в подушку, если вдруг… — она вдруг умоляюще на меня посмотрела. И ее взгляд впился в мои глаза, словно пытался в них что-то увидеть.
— Ну ты что, мама. Ты меня научила никогда не плакать. Слезы ведь мешают стать победителем.
Мама повернула лицо к стене.
— Как многому я тебя научила, сынок… Только… Только…
— Что, мама? Ты что-то хотела сказать? — я погладил ее мягкие пышные волосы.
— Нет, сынок, ничего.
Она медленно повернула голову ко мне и стала внимательно разглядывать мое лицо, фигуру, словно пыталась запомнить.
— Как хорошо, когда люди уходят незаметно.
— Я посижу, когда ты уснешь, я уйду незаметно, — сказал я, не пытаясь вникнуть в смысл ее слов.
— Нет, ты уйди так, чтобы я тебя видела. Твою походку, твои жесты. Иди, Талик. Я хочу тебя видеть. К тому же тебе предстоит завтра важный перелет. Ты еще должен отдохнуть, да? Ну же, иди, — она еще сильнее вцепилась мне в руку, словно наперекор своим словам. Словно хотела сделать вызов и моей силе воли, и моей будущей победе, и моему сегодняшнему уходу и самому Монреалю.
Я осторожно освободился из ее цепких рук. И вздохнул.
— Ты как всегда знаешь все про меня, мама. И понимаешь меня больше, чем я сам себя понимаю. Я скоро вернусь, не волнуйся. И как ты всегда этого хотела, вернусь победителем. Ты дождись, мама.
Она мне ничего не ответила. Свет в палате потух. Она выключила настольную лампу. Она не захотела видеть, как я ухожу.
Я вернулся победителем, но мама меня не дождалась. И я не увидел, как уходит она. И куда. Мама навсегда осталась живой для меня. Но помочь в этой жизни она мне ничем уже не могла. И вряд ли прав был главврач, утверждая, что если бы я остался, то продлил бы ей жизнь. Мама бы в пух и прах разбила все его демагогичные измышления. И тут же бы успокоила мою совесть.
