Или же она сама считала себя в чем-то провинившейся, стремясь таким образом смягчить гнев взрослого.
Весь этот порядок и покой вокруг были совсем не тем, что Атен ожидал увидеть.
Следы борьбы внутренней или духовной, знаки отчаяния, может быть, даже страха и боли – это могло бы хоть что-нибудь объяснить. Но покой и порядок…
Хозяин каравана растерялся. Все выглядело так, словно девочка, будто находясь посреди зеленого города, убежала побродить по его улочкам. Более того, сделала это не в порыве каких-то чувств или страстей, а осознанно, готовясь, понимая, что совершает проступок, за который ее ждет наказание, и все равно уходя.
"Но почему? – на смену растерянности пришла обида. – Почему она ничего не сказала мне? Я бы все понял… Или она мне не доверяет, скрывает что-то? Но ведь я ее отец!" Он не мог понять… Не только ее, но и самого себя. Вокруг – ночь и снежная пустыня. Пусть метель бродит где-то далеко, в совсем иных краях, и дыхания ветров лишено ярости и жестокого холода, но ведь девочка сейчас среди снегов совсем одна. Она не замерзнет в теплой одежде, но мало ли других опасностей?
Караванщик должен был не стоять на месте, раздумывая, а уже бежать со всех ног назад по прочерченной полозьями повозок тропе, ища следы, которые позволили бы скорее найти дочь. Но он медлил. Да, его душа, сердце разрывались от боли, мечась между множеством вопросов, на которые разум не находил ответа. Однако они не содрогались от страха, не мертвели в объятьях ужаса. Он с силой стукнул кулаком по деревянному борту повозки, стремясь причинить себе боль, ища в ней ответ. Его губы сжались в тонкие нити, острые щели сощуренных глаз скользнули быстрым взглядом по немому простору снежной пустыни.
– Она ушла в снега, – сказал Атен, поражаясь тому, как спокойно и буднично прозвучали эти слова, будто он говорил о ком-то совершенно чужом и далеком, а не собственной дочери.
– Ты снова чем-то обидел ее? – глаза караванщика вспыхнули болью. В голове рождались мысли, одна нереальнее другой. Ему хотелось схватиться за то объяснение, что казалось ближе всего к обычной жизни, держаться за него, не ослабевая хватки, понимая, что, стоит ему исчезнуть, как подкрадутся подозрения и фантазии, спеша занять освободившееся место в душе.
– Нет… Дело не во мне, а в ней. Приближается день ее рождения.
– И что же?
– Девочка растет, Евсей, – у Атена был свой ответ. Каждое слово увеличивало грусть в глазах, ложилось новыми морщинами на лицо, немилосердно старя его. – И ищет свое место в земном мире.
