– Думали, что вас волки съели, – сказал мужик. Голос из его глотки шёл, как из пустой бочки, снабженной самым современным резонатором, даже Жучкина лошадь слегка в сторону отступила. Светлов тоже вздрогнул от неожиданности и посмотрел на мужика внимательнее, такой фигурки ему видывать не приходилось никогда.
На нижней стороне лица плотно устроилась небольшая курчавая борода, сверху росла такая же курчавая шерсть, мужик был без шапки. Посередине выглядывала пара весёлых медвежьих глаз. Но во всём этом не было ничего необыкновенного, необыкновенное начиналось ниже. Туловище мужика – это был, конечно, Дунин отец, больше походило на основательный дубовый бочонок, слегка сплюснутый по переднезаднему диаметру и слегка расширенный от плеча к плечу. От плеча к плечу была, как говорится, косая сажень. Сравнительно короткие ноги были похожи на два толстенных дубовых обрубка, а с боков было привешено ещё по два дубья.
“Ну и медведь же, прости Господи!” – подумал Светлов. Дунин папаша спрыгнул с седла с легкостью, совершенно неожиданной для такой туши, в нём было никак не меньше восьми пудов, Светлову показалось, что конь Дуниного папаши даже вздохнул от облегчения, когда с него такая тяжесть свалилась. Спрыгнув, Дунин папаша проявил также неожиданную для такой туши подвижность.
– А волки, значит, и не съели? Так позвольте познакомиться, зовут меня люди Еремеем, Ерёмой, значит, Павлович Дубин (“По Сеньке и кличка”, – подумал Светлов). Дунин отец, значит. А этот, вот, шалопай – сын мой старший, Федя, хороший парень, только беда – молод и глуп.
Федя подошёл и протянул руку. Наследственное отягощение было видно сразу. Феде было самое большее лет 19, скроён он был, так сказать, несколько культурнее, не так откровенно по-медвежьи. Ноги были чуть длиннее, бочка обладала чуть-чуть меньшей ёмкостью, глаза усмехались также весело и ясно: “Фёдор Еремеич Дубин”, – сказал он. “Я вот сейчас только лошадей рассупоню,” – и повернулся к лошадям.
– Вот, значит, и прибыли, – продолжал гудеть Еремей. – А вы говорите, бабы – мужу даже и передохнуть не дала. Там, говорит, человек, может, с голоду помирает, а вы тут балясы точить будете.
– Как пробку вышибла, – подтвердил Жучкин, в два счёта, эх, заполонили вы бабье сердце, Валерий Михайлович!
– Я уже и говорил: держись теперь только, Матвеич, не зевай, жену прозеваешь. Говорил тебе, нужно бабе десяток ребят, а то она теперь вот господина Светлова в дети приняла – беда, да и только; ну давайте, господа хорошие, порядки наводить, завтра до светла сняться нужно, время – в обрез, как начнут на перевалах вьюги, да бураны, да пурга – пропадём. Ты, Федька, как лошадей стреножишь, чурбан ты стоеросовый, я тебя вот сейчас поленом поучу…
