Долго мы не вытерпели такого и пожаловались начальству: пропадаем, мол, ни за что. Поселили нас к другим. Тоже в татары. Вроде бы и вера у них та же, а мы вздохнули: и гороху нам дадут, и картошки сварят, если мы в поле задержимся. Придем и сразу за стол садимся, к горячему. Понимали они наше положение. Спасибо им и теперь говорю. Все равно трудно нам приходилось. Некоторые из наших убегали домой. А куда бежать: до станции сто верст, зима лютая, дороги неизвестные. Кто, бывало, из баб убежит, ту на станции тут же изловят.
– Кто такая? Откуда? Где документы?
– Да я…
– Ступай назад!
Вернется бабенка, чуть живая, отогреться после ста верст не может. Нет, за побег не судили… Почему бегали? Девчонки по глупости. Бабы – у этих дети остались дома: как они, что там? Вот потому и бегали. Были слухи: некоторые вовсе в бегах пропадали.
Через Волгу надо было переправляться. Дорога незнакомая. Пойдет бабенка рекой и в полынью провалится. Вот тебе и сходила к детям, проведала. Начальство даже предупреждало:
– Если кто убежать решит, через Волгу не ходите. Утопнете. На станцию ступайте.
Что ж, начальство тоже понимало наши мытарства… Я до конца свое отработала. Не знай, уж сколько я там чего нарыла – не считала. Мое дело долбить да копать без устали. Работу закончили, домой нас отпустили… После рубежа в колхозе я работала. На быках пахала. До тех пор за плугом идешь, пока быки выдерживают. Глядишь, уже вроде бы качаться стали в борозде. Значит, – хватит. Не заморить бы их. И все равно уже ночь наступает. Домой придешь, чего-нибудь перехватишь на ужин и как мертвая заснешь. Утром, до света, бригадир в избу лезет.
– Вставай, Катерина, пора!
Я ноги спущу с постели и сижу ступой деревянной: руки, ноги- будто плети, вялые. Бригадир ждет-пождет:
– Где твои лапти-то, работница? Куда ты их вчера кинула? Я тебе пособлю. А-а, вот они! Обует он меня и за руку с постели тянет…»
Вот уже почти пять лет тому, как вышла в свет моя книжка «Этот сладкий горький хлеб». Работая над ней, ездил я по приволжским деревням Самарской области, искал оставшихся в живых стариков, кто кормил Россию в годину Великой Отечественной. Они, почти каждый раз в слезах, рассказывали о своей жизни, а я, тоже чуть не плача, на магнитофон записывал. И считаю нужным именно здесь, сейчас, вроде бы только что выйдя, ошеломленный увиденным богатством, из продовольственного магазина 41-42-го года для иностранцев-гостей, еще раз вспомнить – как же существовали мои соотечественники, кормильцы страны и дипломатов тоже.
