Он понял это и заплакал. Он был готов закричать как новорожденный, но язык не повиновался ему. Слезы прочертили дорожки с уголков глаз к скулам.
Быть живым было больно, но вообще-то не плохо.
Он попытался шевельнуть губами, но губы не слушались. Пока в нем шевелилось очень и очень немногое — глаза и мысли. Он поочередно, словно двери в большой мир, закрыл оба глаза.
Избор отчаялся разобраться, где же он и тогда стал думать, почему он тут.
Скрип снега под ногами…Звяканье металла, задевающего камни… Мороз подкалывает тело под шубой, холодит кожу… Ледяные крупинки секут лицо…
Потом в памяти всплыли камни, нависшие со всех сторон… Нет. Последним был не камень над головой, а глаза пещерника. Усталые, тусклые, полные боли и участия. Избор не помнил времени, помнил только, что однажды пошел на поиски отшельничающего в Рипейских горах волхва. Говорили, что он очень хороший лекарь. Избор знал, что больше всего на этом свете люди ценили свою жизнь и чужую смерть, и поэтому у такого должно было быть не мало полезного добра, вроде серебряных монет и золотых украшений. Растрясти такого жирного гуся было бы большой удачей.
Всю осень он искал его и вот наконец-то… Новые слезы прочертили соленые дорожки по щекам, и исчезли. Он вспомнил, что было дальше.
— За что же он меня так, Светлые Боги? — спросил человек внутри него. Человек заплакал, но слезы выкатились из глаз Избора.
— И чем? — это был уже вопрос война.
Пещерник, не смотря на холод, пронизывавший пещеру, был полугол и бос. Грязная, до колен, рубаха оставляла на виду босые ноги. Рядом с ним, не давая тепла, сиял маленький, чуть больше земляничины, шарик. Он вспомнил, как удивившись, потянулся к нему рукой, и пещерник отвел ее…
От этой мысли рука, как и тогда, дрогнула, двинулась вперед. Избор понял, что может двигать и ей. Несколько мгновений он двигал мизинцем, наслаждаясь самой возможностью делать это, а потом подумал.
— Что ж, значит одну руку он мне, все-таки оставил. Это хорошо.
Он был воином и знал, чего стоят его руки.
Избор перерыл там все что мог. Перетряс оба мешка, что нашел под ложем пещерника (трава, трава и только трава!). Не найдя ничего более он начал грозить. Рыжеволосый пещерник приобщенный мыслью к Богам сидел перед ним безучастный к словам. Они отскакивали от него словно плохо заточенные стрелы от хорошего щита. Избор… Конечно, он грозил и даже обнажил меч. Меч! Это было слово-ключ. Он все вспомнил.
Хоть войну и не пристало отчаиваться, но у каждого были минуты слабости, когда опускаются руки. Когда он понял, что ни одно из сказанных слов не тронуло пещерника и добром тот ничего не отдаст, его рука опустилась на рукоять меча.
