Я поднял голову и увидел молодую женщину удивительной красоты. Распущенные светлые волосы спускались почти до пояса по спине, падали на грудь. Луна освещала ее удлиненное лицо: соболиные брови, выгнутые над огромными, ясными, чуть раскосыми глазами странного темно-голубого цвета, прямой нос, восхитительный изгиб полных губ… На ней была лишь белая, тонкая и полупрозрачная рубашка до пят, сквозь которую просвечивало тело — такой гармонии в человеке я не видел никогда. Если она шла, я этого не заметил, мне показалось, что она плыла по воде белой лебедью.
— Так вот ты какой стал…
— Какой? — обалдело спросил я.
— Большой, почти взрослый, ответила она глубоким и певучим, странно завораживающим голосом
— Почему почти? Уже взрослый, — чуть не обиделся я.
Она рассмеялась таким же серебристым смехом, как лунный свет, что лился с небес.
— Выглядеть взрослым — не одно и то же, что быть взрослым.
— А что такое быть взрослым?
— Это значит, что человек готов взять ответственность за себя, за свои поступки, за ближних своих, за землю свою.
— Ты кто? — вырвалось у меня.
— Берегиня, — просто ответила она.
— А откуда меня знаешь?
— Нам, волшебному народу, многое ведомо. А я, к тому же, навещала вашу весь, смотрела, как ты растешь.
Я не придумал ничего лучшего, чем ляпнуть:
— Зачем?
Она опять рассмеялась.
— Ты что ж, думаешь, сам в деревню приплыл?
Вот те на! Выходит, это она меня на берег нашей речушки подкинула? Я так и остался стоять на коленях, а берегиня подошла и провела рукой мне по лицу. По коже будто прошлись бархатистыми иголочками. Странно, ее я совершенно не пугался, хотя сама сказала, что была из волшебного народа.
— Иди, Иванко, по своей дороге и ничего не бойся, я тебе помогу.
Я посмотрел на ее лицо — оно было таким добрым и ласковым, и в то же время в глазах у нее стояла такая несказанная печаль, что у меня слезы на глаза навернулись.
— Прощай, — улыбнулась берегиня и снова серебристо рассмеялась, на этот раз, как мне показалось, немного грустно.
— Мы еще увидимся? — спросил я.
— Кто знает… — ответила она и словно растворилась в лунном свете.
— Прощай, — прошептал я.
Вернувшись в лагерь, лег, но заснуть не удалось, всю ночь проворочался, наконец встал, подбросил в костер веток и просидел до самого рассвета. Когда проснулись Данило с Всеславом, решил им ничего не рассказывать. Ночное происшествие показалось мне очень личным, делиться ни с кем не хотелось.
Вначале Черный лес не отличался от любого другого — те же деревья, те же заросли кустарников, на которых скоро поспеют вкусные ягоды, но дальше он поредел, помрачнел и будто затянулся туманом. Кое-где под ногами стало хлюпать. Я всегда удивлялся, сколько в обычном лесу оттенков зеленого — не пересчитать, у каждого листочка свой цвет, сквозь каждый солнце просвечивает по-своему, но здесь зеленого почти не было. Краски потускнели и поблекли. Высоко наверху плотно смыкались тяжелые кроны деревьев. В белесой полумгле проступали толстые корявые безлистные стволы, иногда обвитые диковинными ползунами. Чем глубже мы заходили в Черный лес, тем ниже стали опускаться ветви, стараясь уцепить нас сухими узловатыми пальцами, тем чаще приходилось обходить болотистые поляны, которые и полянами-то нельзя было назвать — на тех хоть солнце светит, а эти скрывала туманная мгла. Деревья стояли будто чужие, мертвые, даже мох не рос на их почерневших стволах. Мои страхи о нечистой постепенно возвращались. Данило тоже время от времени оглядывался, хотя старался делать это незаметно от нас.
