Наконец Сан Саныч смирился с камешками, сучками и комками земли. Все равно ничего не сделать. Всю почву не просеешь, все камешки не выберешь. Накрывшись плащ-палаткой с налепленной поверх ткани листвой и клочками травы, он замер.
Через час затекли ноги. Сан Саныч размял ноги. Застыли руки. Он спрятал руки в рукава. Заболела поясница. Он перевернулся. Зачесался живот.
Да что же это такое творится-то? Как же возможно пролежать не двигаясь двадцать часов кряду? Как же он умудрялся лежать не шевелясь по двадцать часов, а однажды так и сорок, когда возле места засады немцы разбили походный бивак? Неужели у него тогда ничего не болело и не чесалось? Не может быть! Значит, он стал менее терпелив?
Значит, так, как это ни прискорбно признать.
Вот это и есть старость, которая не в радость. Приключись все это хотя бы лет тридцать назад. Ночью Сан Саныч, несмотря на неудобства постели, уснул. Снились ему исключительно твердые предметы: камни, лед, железобетон, плохо оструганные доски, багажные полки общих вагонов. Он просыпался, бесшумно переворачивался и снова задремывал, чтобы снова увидеть кирпичи, плиты и острые камни.
Окончательно Полковник проснулся на рассвете от дробного постукивания. Вначале он подумал, что начался град. Потом — что запускают мотор. Потом, прислушавшись, понял, что это его зубы.
Похоже, раньше было еще и теплее. Не меняя положения, Сан Саныч напряг мышцы ног, потом рук, потом брюшной пресс. Он удерживал напряжение в мышцах до тех пор, пока мог терпеть, до тех пор, пока по ним не разливалось тепло.
В шесть утра в сторону ворот проследовал человек. Через пятнадцать минут в противоположную ему сторону прошел другой. Одна пришел — другой ушел. Значит, на воротах у них дежурит охранник. Будем иметь в виду.
Около семи в дом прошли две женщины. Обслуживающий персонал? Уборщицы? Или повара?
В полвосьмого дорожки подмел дворник.
В девять к подъезду дома подрулила машина. Из подъезда вышел человек. Лет сорока пяти, хорошо одетый. В очках. Сел. Уехал.
В одиннадцать куда-то пробежали два охранника.
В двенадцать Сан Саныч понял, что выдержит пытку неподвижностью еще не более чем полчаса. Все тело болело и ныло, словно его пропустили через мясорубку с затупившимися ножами.
«Пусть будет что будет», — думал Полковник, представляя, как он вдруг встанет посреди кустов и пойдет к воротам. Вряд ли его убьют. Скорее всего надают тумаков и доложат о происшествии начальству. Те посмеются над доморощенным Пинкертоном и отправят домой дозревать до угодного им решения. Ничего страшного — пара тумаков и смех. На фронте за подобную вольность пришлось бы расплачиваться жизнью.
