— Со своей мамой. А папа ей говорил, что ее мама умерла двадцать лет назад, да и при жизни от нее было мало толку.
— У вас умная дочка, — сказала мадемуазель Юго, поднимаясь.
— Пойдет в школу — поглупеет.
— Я вас, наверное, еще раз побеспокою. В самом недалеком будущем, — порадовала меня мадемуазель Юго, прощаясь.
— А тебя посадят на электрический стул? — спросила Танюша, когда мы остались одни.
Вот чего, оказывается, не хватает моей Танюше для полного кайфа.
Странно, что мамзель не догадалась спросить Танюшу о Володе.
Тот в самом деле мало способствовал укреплению наших семейных уз, хоть они и поизносились до его приезда. Но Володя усилил и перенаправил мои подозрения — пока что по поводу нашего семейного бюджета. Ревность пришла чуть позже, когда до меня дошло, что окутан ее ложью, в которой она сама запуталась. А я и вовсе перестал к тому времени понимать, на каком свете нахожусь. Любую ложь я раздувал в измену, в умолчаниях искал тайный смысл. Стал невыносим — сознаю это с опозданием и сожалением. Хоть и понимал, что бесполезно делиться своими сомнениями с женщиной, которую ревную, не удержался.
— Я же тебя не ревную, — уклончиво сказала она.
— Не даю повода, потому и не ревнуешь.
— Да сколько угодно! Телок вокруг тебя в колледже навалом. Мне все равно. — Ты не любишь меня, вот тебе и все равно. А мне не все равно.
— С каких это пор ревность стала показателем любви? Помнишь, что по этому поводу сказал Ларошфуко? В ревности больше самолюбия, чем любви.
— А у тебя ни самолюбия, ни любви!
Слово за слово, наш разговор переходил в скандал. Как всегда. А теперь все чаще и чаще. Скандал стал у нас семейным ритуалом. Ей — как с гуся вода, а у меня — мощный выброс адреналина, перехват дыхания, дикое сердцебиение. Скандалы — не по возрасту мне. Или это у нее неосознанное Стремление к независимости — стать поскорее вдовой, сведя мужа в могилу?
До меня не сразу дошло, что ее сущность — не ложь, а тайна. Потому, собственно, и ложь, чтобы скрыть тайну, которую я просто обязан был вызнать, чтобы окончательно не свихнуться. Ложь для нее была эвфемизмом реальности, которая в голом виде была для нее невыносима — вот она и убегала от нее в мир фантомов. Ведь даже ее мнимое, как потом выяснилось, еврейство — не только практическая выдумка, но и мечта о счастливом детстве, а у нее не было даже сносного. По самой сути своей она была эскаписткой. Но ничего этого я тогда не понимал.
В очередной раз, когда поймал ее на лжи, она мне прямо так и выложила:
