Старый министр улыбнулся.
- А вы, - снова заговорила она, - не можете ли вы послать депешу и приказать отложить казнь, или сделать что-то еще, чтобы его спасти?.. О, сжальтесь, прошу вас!
Адриен покачнулась и повисла на руках министра. Он позвонил в колокольчик.
- Мне нужны все документы, касающиеся дела господина де ла Герш и его ареста, - вставая из-за стола, обратился он к вошедшему чиновнику.
Г-н дн Парделан понял, что надо уходить.
- Господин канцлер, - сказал он. - Господин де ла Герш мой родственник. Я проливал кровь, служа Швеции и её королю. Добавьте эту кровь на весы правосудия, которые будут решать судьбу арестованного.
Канцлер Оксенштерн в ответ только поклонился.
"Да, возможно, я прислушивался бы к жалобам, ни будь я министром королевства, которое собирается всецело броситься в страшную войну, подумал канцлер после того как г-н де Парделан вышел, увлекая за собой м-ль де Сувини, которая едва держалась на ногах. - Но если бы я все же услышал их, что стало бы с армией, кампании которой стоят жизни стольким хорошим солдатам, и так дорого обходится королю и Швеции гибель многих отважных офицеров?!"
Адриен не осмелилась спросить что-либо г-на де Парделан, и он также в свою очередь боялся заговорить с нею. Он был слишком искушен в языке придворных чинов, чтобы составить для себя неверное представление о решении министра.
- Девочка моя! - заговорил он наконец. - Доверьтесь Богу. Если канцлер не отзовется на ваши просьбы, ещё у меня есть друзья, и, кроме того, я разыщу короля, а если он будет слишком далеко для того, чтобы я мог надеяться попасть к нему до наступления рокового часа, мне придется спросить совета у своего отчаяния: я соберу моих солдат; моя рука, послужившая Швеции, ещё может держать шпагу, и пусть мне придется подвергнуться множеству смертельных опасностей, я сниму господина де ла Герш с плахи.
- Ах, но по какому же праву я сделаю сиротой вашу настоящую дочь? Я должна сказать вам: "Не делайте этого!" - вздохнула м-ль де Сувини.
Она возвращалась в замок г-на де Парделана, леденея от ужаса, который почти лишил её способности думать. Каждый звук, доносившийся до нее, будь то барабанная дробь, шум толпы или поступь эскадрона на марше, - все казалось ей сигналом к казни. Иногда она загоралась надеждой. Ей казалось невозможным, что молодость, рыцарское великодушие, храбрость, честность Армана-Луи могут быть брошены на плаху палачу. Вероятно ли, что г-на де ла Герш, исповедовавшего религию чести, обнажавшего шпагу лишь ради того, чтобы постоять за правое дело, казят как преступника! Все её чувства восставали при мысли об этом. И если такое случится, пусть всякое правосудие провалится сквозь землю!
