Монтальбано выбился из сил и все меньше понимал, что же он такое несет.
«Слава богу, что здесь телевидение, – думал он. – Хоть посмотрю потом и соображу, что за чушь я тут нагородил».
В довершение конфуза его сверлил обожающий взгляд инспектора Анны Феррары.
Помочь ему выкарабкаться из этих зыбучих песков попытался журналист Николо Дзито со «Свободного канала», который был настоящим другом.
– Комиссар, позвольте мне. Вы говорили, что увидели Тано, возвращаясь из Фьякки, куда вас пригласили друзья на табиску. Я правильно понял?
– Да.
– Что такое табиска?
Они много раз ели ее вместе, – следовательно, Дзито бросал ему спасательный круг. Монтальбано за него ухватился. Мигом обретя уверенность и четкость, комиссар углубился в детальное описание этой удивительной пиццы из многих ингредиентов.
В человеке, теряющем под ногами почву, заикающемся, неуверенном, очумелом, ничего не соображающем, растерянном и с неизменно безумным взглядом, которого телекамера «Свободного канала» безжалостно показывала крупным планом, Монтальбано насилу признал самого себя, осаждаемого вопросами этих сукиных детей-репортеров. Та часть, где он объяснял, как готовят табиску и которая удалась ему лучше, показана не была, – может, она не совсем соответствовала главной теме, аресту Тано.
Баклажаны, запеченные с пармезаном, оставленные домработницей в духовке, вдруг показались безвкусными, хотя таковыми не были и быть не могли. Виною всему была психологическая травма: легко сказать, увидеть себя такой дубиной стоеросовой по ящику.
Внезапно ему захотелось расплакаться, забиться в кровать, запеленавшись в простынку, как мумия.
– Комиссар Монтальбано? Это Лючано Аквасанта из газеты «Иль Медзоджорно». Не будете ли вы так любезны дать мне интервью?
– Нет.
– Я не отниму у вас много времени, клянусь.
– Нет.
– Говорит комиссар Монтальбано? Это Спингарди, Аттилио Спингарди с Государственного радио и телевидения, из филиала в Палермо. Мы готовим круглый стол, посвященный…
– Нет.
– Но позвольте же мне закончить!
– Нет.
– Милый? Это я, Ливия. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. А что?
– Я тебя только что видела по телевизору.
– Господи Иисусе! Меня что, показывали на всю Италию?
– Думаю, да. Но это было очень недолго.
– Было слышно, что я говорил?
– Нет, говорил только комментатор. На экране было твое лицо, но такое, что как раз поэтому я и беспокоюсь. Желтое как лимон.
– Так, может, это еще было в цвете?
– Конечно. Иногда ты прикрывал рукой глаза, щупал лоб.
