«Ничего, ничего, козел, поджарься на медленном огне», – думал он тем временем.
Зеленая ветвь, которую изображал собой Инграссия, затрепетала, как бы колеблемая ветерком.
– И тогда что же вы хотели узнать от него?
– То, чего, по его мнению, он не видел.
Ветерок превратился в сильный ветер, ветка закачалась.
– Не понял.
– Сейчас вам объясню. Вы, конечно, видели такую картину у Питера Брейгеля, которая называется «Детские игры».
– Кто? Я? Нет, – ответил обеспокоенно Инграссия.
– Не страшно. Тогда наверняка видели что-нибудь Иеронима Босха.
– Никак нет, – сказал Инграссия и начал покрываться испариной. На этот раз он и впрямь принял страху, и физиономия у него постепенно зеленела, в тон одежде.
– Неважно, оставим это, – сказал Монтальбано великодушно. – Я хотел сказать, что человек, когда видит какую-нибудь сцену, вспоминает первое общее впечатление, какое она на него произвела. Верно?
– Верно, – ответил Инграссия, теперь уже приготовившись к худшему.
– Потом, мало-помалу, ему может прийти в голову какая-нибудь подробность, которую он видел, которая запала ему в память, но он ее отсеял как несущественную. Приведу несколько примеров: окно, скажем, которое было открыто или закрыто, шум, ну там, свистел кто, песни пел, стул был передвинут, машина, которая стояла, где ее быть не должно, свет погас… Такие вот вещи, подробности, мелочи, которые в конце концов приобретают важнейшее значение.
Инграссия потянул из кармана белый платочек с зеленой каемкой и утер пот.
– И вы меня заставили сюда прийти только за этим?
– Нет. Тогда бы я только понапрасну вас беспокоил, я бы себе этого не позволил. Хочу знать, есть ли у вас какие-нибудь новости от тех, кто, по-вашему, устроил этот розыгрыш с мнимым ограблением.
– Никто не объявлялся.
– Странно.
– Почему?
– Потому что все удовольствие от розыгрыша – это посмеяться вместе с тем, кто оказался его жертвой. Как бы там ни было, если вдруг они объявятся, вы мне сообщите. До свиданья.
– До свиданья, – ответил Инграссия подымаясь. Пот с него тек рекой, штаны прилипли к заду.
Фацио появился весь припарадившись, в новехонькой форме.
– Я здесь, – сказал он.
– А папа в Риме.
– Ладно, комиссар, я понял, сегодня вам хоть на глаза не попадайся.
Направился к выходу, но задержался на пороге.
– Звонил доктор Ауджелло, говорит, зубы у него сегодня ужасно как разболелись. Придет, только если в нем нужда.
– Слушай, ты знаешь, куда девали то, что осталось от машины кавалера Мизураки?
