— Да, вы правы, — с жаром вскричал Фуркево.
— Так останьтесь, — ответил де Рипарфон, — но после сражения присоединяйтесь к нам. Ведь вы дали нам слово.
— Я его сдержу, — ответил де Шавайе, — если не погибну.
Как раз в этот момент раздался бой барабанов и зазвучали трубы. Солдаты бежали за оружием и становились в строй.
— Я думаю, это всего лишь смотр? — вопросительно произнес де Фуркево.
— Похоже, что так, — вставая, ответил Эктор. — Это не так весело, как осада, но зато куда утомительнее.
И, откланявшись друзьям, побежал на свое место.
Тем временем в конце длинного фронта солдат показалась кавалькада, возглавляемая герцогом Орлеанским.
К тому периоду времени в Коронном полку начиналось брожение. Прошел слух, что герцог Орлеанский покидает армию и передает командование де Лафейяду. Этому находили множество причин. Говорили, что своим противодействием всему, что предпринимал герцог, маршал Маршен внушил ему отвращение к руководству войсками; что осада шла совсем не так, как хотел герцог, и поэтому он не желал нести ответственности за последствия.
Армия, застряв в Италии, потеряла доверие к командирам. Маршал Вийерой позволил поймать себя в Кремоне, как в мышеловке; герцог Вандомский написал множество победных реляций, захватил несколько поместий и потерял герцогство Миланское; герцог де Лафейяд утомил кавалерию бесполезными набегами в горы и потерял драгоценное время на преследование неуловимого герцога Савойского. В начале кампании рассчитывали гнать принца Евгения до Вены, теперь же не знали, не прогонит ли принц Евгений армию до Гренобля.
Ветераны, обладавшие изрядным здравым смыслом, уже давно поняли, что ни один из прежних предводителей не был в состоянии бороться с искуснейшим военачальником Европы. Но что же теперь! Просто странно! Их новый командующий, последняя надежда, собирался их оставить. Армия была поражена в самое сердце.
Тем временем группа всадников во главе с принцем Орлеанским приближалась медленным шагом. Маркиз де Шавайе никогда раньше его не видел, потому глядел во все глаза.
Герцогу Орлеанскому было в это время тридцать два года. Он был невысокого роста и крепкого телосложения. Его осанка, движения, внешность обладали врожденной прелестью и величием, постоянным и невозмутимым благородством. Он более, чем любой другой принц крови, был рожден, чтобы представлять дом Бурбонов — дом, блеск которого, хотя и потускнев, все ещё ослеплял Европу.
Сейчас, казалось, он был погружен в грустные мысли. Его чрезвычайно живые глаза казались настороженными и одновременно глубоко задумчивыми. На лице являлся проблеск негодования, который он гасил улыбками, расточаемыми солдатам.
