Юлия тем временем бродила по разным комнатам здания, — видно, надеясь найти мебель, пригодную для ночлега. В животе у меня неприятно бурлило, и я вспомнил, что сегодня не ел ничего, кроме скудного завтрака, которым меня угостила жена Ахмеда.
— Эй! — раздался вдруг голос Юлии откуда-то издалека. — Иди сюда!
— Что там? — Я поспешил к ней.
Она сидела перед большим выдвинутым ящиком, забитым видеокассетами.
— Да тут у них целый архив! Видеопрокат можно открывать.
Кассеты были рассортированы по датам. Я полез в чернокозовские документы и нашел число, когда, по утверждениям Магомадова, его судил шариат. К счастью, мы нашли пленку, датированную тем же числом. Осталось только проверить, что именно на ней записано, но это уже только завтра…
Назавтра, несмотря на крайне неприспособленное для здорового сна помещение, я проснулся бодрым и полным надежд и даже что-то мычал себе под нос. Юлия же, напротив, погрустнела еще больше. Но на мои расспросы упорно отнекивалась.
Я очень рассчитывал на то, что на кассетах обнаружатся нужные мне доказательства: при мысли о дальнейших поисках среди бумаг мне становилось не по себе. Обращаться к Перелейко по поводу видеомагнитофона очень не хотелось — я и так отнял у него достаточно времени. Что же делать? Тут я вспомнил, что видел в доме у Ахмеда телевизор.
Хотя самого Ахмеда дома не было, нам открыла его жена. Она даже, кажется, не очень удивилась моей просьбе посмотреть кассету. Увела детей в другую комнату, как только я предупредил, что это совсем не для их глаз, и тактично вышла сама.
Я не стану описывать всего, что там было. Хоть мы и поставили кассету в режиме быстрого просмотра, вскоре Юлия тоже вышла из комнаты, не в состоянии всего этого видеть. Расстрелы сменялись пытками и телесными наказаниями. Уже ближе к концу, когда я почти потерял надежду, на пленке мелькнуло лицо Магомадова. Я остановил перемотку и поставил на воспроизведение с нормальной скоростью. Магомадова осудили на триста ударов палками за укрывание детей иноверцев — примерно так звучал приговор. Я выключил видеомагнитофон, достал кассету и вышел из комнаты. Пора было возвращаться домой.
За Асланом пришли в камеру. Аслан с трудом встал, заложил руки за спину, и охранник защелкнул на них браслеты. Аслан вздохнул. Видимо, опять будут издеваться. А что? Поели, пообедали, теперь скучают — так сказать, хлеба и зрелищ… Тело болело, нижняя губа распухла. Время для допроса вроде бы было неподходящее — но кто их там разберет… Может, это, так сказать, неофициально, личные инициативы. Охранник провел Аслана по коридорам, позвякивая ключами, открыл дверь одной из одиночных камер — неужели переводят? И втолкнул Аслана внутрь, не позаботившись снять наручники.
