— Не понимаю я тебя, Александр Борисович. Дело сделано, деньги уплачены, убийца пойман. Что ты еще хочешь? Хочешь вернуть твою часть гонорара? Пожалуйста. Лично моя совесть на этот счет совершенно спокойна. И незачем накручивать.
Александр Борисович посмотрел на коллегу холодным взглядом и сухо произнес:
— Значит, ты считаешь, что убийца — Плотников?
— А кто еще? Он заманил к себе Соловьеву, задушил ее, потом расчленил и выбросил в пруд. А голову и руки где-нибудь закопал. Ему ведь не впервой.
— Что? — вскинул голову Турецкий. — Что ты сказал?
— Я сказал, что ему не впервой. Судя по всему, Плотников — тот самый маньяк, который лютует в Москве уже полтора года. И кстати, это мы с тобой его нашли. Нам не в чем себя винить.
— Зато есть за что хвалить, — усмехнулся Александр Борисович. — Ты еще грамоту почетную себе выпиши.
Плетневу это замечание не понравилось.
— Знаешь что, Александр Борисович… Я давно тебе хотел сказать…
— Подожди, — осадил его Турецкий.
— Чего? — не понял Плетнев.
— Подумай, прежде чем что-нибудь скажешь. Слово не воробей, и сказанного обратно не вернешь.
— Я и не собираюсь. Я всегда отвечаю за свои слова.
Турецкий кивнул:
— Хорошо. Теперь можешь сказать.
По лицу Плетнева пробежала тень.
— Александр Борисович, ты знаешь, как я тебя уважаю. Ты много для меня сделал, и я тебе обязан жизнью. Но сейчас ты не тот Турецкий, которого я знал и любил.
Плетнев замолчал, угрюмо глядя на коллегу. Александр Борисович сделал рукой едва заметное движение и сказал:
— Продолжай.
— И продолжу. Я не хотел тебе говорить, но, видимо, пришло время сказать. Раньше ты был для меня настоящим примером для подражания. Асом! Сенсеем! А теперь ты, извини меня…
— Ну, кто? — поторопил Турецкий. — Говори.
— Никто, — угрюмо ответил Плетнев. — Или, говоря жестче, ничто. Такое ощущение, что ты давно умер, и только по инерции еще ходишь по свету. Тебя нет. Есть только оболочка. Кстати говоря, порядком изношенная. Посмотри на себя, Александр Борисыч. Ты выпиваешь больше, чем нужно, бреешься два раза в неделю, у тебя мятая рубашка и тебе давно пора зайти в парикмахерскую. От твоего былого блеска ничего не осталось. Из тебя словно бы выпустили воздух. Ты больше не живешь, а существуешь.
— А ты, я вижу, психолог, — язвительно проговорил Турецкий.
— А тут и психологом не нужно быть. У тебя все на лице написано.
— На небритом, помятом лице?
— На небритом, помятом лице, — кивнул Плетнев. — Извини, что я так резко, но мягко тут не скажешь. Даже Ирина…
