Времени свободного у нас было в избытке. И все-таки моря, хотя оно и рядом, кораблей, о которых так мечтали, до сих пор пока не видели. А тут еще объявился демон-искуситель — Володя Перелыгин. Он взялся нас будоражить: пойдем да пойдем в порт — пароходы смотреть, подойдем по льду, даже руками можно будет потрогать.
— Я одессит, на меня можете положиться, — заверил он.
Пошли. Идем по льду. Володя впереди. Вторым я. Третьим Николай Овчинников.
И вдруг Перелыгин исчезает. Понять ничего не можем. А он в воде. Вернее, под водой. Как нам удалось его вытащить, сами не знаем. Обратно бегом.
Входим в казармы. Время уже подошло к ужину. Теперь Володя сзади. Я иду первым. На пороге — старшина, дядя высоченного роста с густыми усами. Показывает мне пятерню, Коле тоже, а Володе две.
Мы шмыгнули внутрь. Старались понять, что означают жесты старшины. Растолковал их Перелыгин, который «знал все»:
— Вам по пять нарядов вне очереди гальюны чистить, мне — десять.
Так закончилась наша первая попытка познакомиться с морем и пароходами.
…Мы думали, что сразу после карантина нас начнут обучать моряцкому делу. А вышло совсем не так. Приходит старшина и объявляет:
— Завтра экзамен по математике. Потом русский сдавать будете.
Гром среди ясного неба. Многие, хоть и учились в школах, приуныли. Если не примут, позор-то какой… А тут еще старшина грозно окликает:
— Андреев! Будешь за старшего.
— Почему я?
— Почему? Потому что — на «А»!
Дело прошлое, скрывать нечего: знания у нас оказались не ахти какими, а говоря попросту — у большинства слабыми. Было над чем задуматься…
Но вот наступил последний день испытаний — мандатная комиссия. Все понимали: это и есть самый грозный час. Быть или не быть на флоте…
Прошло полвека, а до сего времени все отчетливо помню. Привели нас в Екатерингофские казармы, где размещалось училище. Кто бегал беспрестанно в курилку, кто как маятник вышагивал по коридору, кто ожидал, словно застыв, с самым безнадежным видом… Иные взбадривали себя веселыми рассказами. Мое положение самое разнесчастное — идти первому. Жду своей участи, горестно размышляю. Наконец слышу:
— Андреев! На комиссию.
Подхожу к двери — сердце выпрыгнуть хочет. Чувствую, что от жары и волнения стал пунцовым. Ворот косоворотки душит… Вхожу в комнату весь взмокший. За столом комиссия. В центре председатель. Лицо суровое, а глаза теплые. Форма начсостава, — видать, бывалый матрос Революции. Я встречал таких на Волге, в Самаре.
