Потом — пинок на свободу, на перрон в этом Копьеве, под капель сосулек на затейливой крыше вокзала. И тут эта Людка с пакетиком фисташек. “Эй, белая, комнату сдашь? Плачу как за люкс”.
И она без приценки молча увела его к себе, как обыкновенная холостячка с дальними видами на сожительство.
Это уж потом открылась “жильцу” в ней работница по опорожнению семенников…
В углу пустого, полутемного железнодорожного ресторана Людкина вата на голове желтеет в углу за столиком. Она пьет любимую “коку” в окружении швейцара в фуражке, вышибалы в камуфляже, барменши в кружевах и бритоголового сутенера Генки в широких шароварах и огромных кроссовках.
От грохота товарняка за стеной дребезжит фужер о бутылку. Гитарист, новенький в оркестре, приглушенно ширкает медиатором по струнам, наскоро проходит свои партии перед вечером.
За столиком все друзья Людки, схваченные скоротечной, кровавой дружбой, настоящим уважением — и к плечевым мускулам Генки, и к пистолету охранника, и к Людкиной ж…, проникнутые дерзостью и презрением к мещанскому доживанию городка.
Людка чувствует, как швейцар — отставной полковник, хотяще и злобно общупывает ее. И за так и за пятак он давно подлаживается к ней, а она и сейчас позорит его, честного семьянина, презрительными порочными ухмылками. Этот солдафон ревнует ее к клиентам посильнее Нецвы, прямо кипит местью. Но Людка боится только Генки, его вонючих шерстистых подмышек в проймах тельняшки-безрукавки.
Именно этот страх и заставил ее лечь под клиента, даже когда у них с Нецвой оставались еще деньги и они жили в горенке, как муж с женой.
Но Генка подловил ее у магазина с кошелкой продуктов “для семьи” и сказал, чтобы отправлялась к армянам — он за нее и еще одну девку аванс получил. “Пошел ты!” — прошипела Людка. — “На свалке в контейнере закопаю”, — пообещали эти вонючие подмышки так убедительно, что она тотчас и распрощалась с мечтой о завязке.
Все рассказала о себе Нецве.
Он как-то пережил эту новость, не исчез. Только переселился в боковушку, осложнив жизнь Людке и работу.
И сегодня из-за этого опять выходил у нее напряг. Какого-то русского подсунул Генка перед самым закрытием ресторана, значит, надо вести домой.
Черноголовиков в последнее время Людка потому и предпочитала, что они всегда волокли ее на свою территорию, страшась извилистых улочек чуждого поселения.
Людке теперь, когда продолжал ошиваться у нее этот Нецва, хоть с дальнобойщиком в кабине, лишь бы не дома.
