— «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» — упрямо продолжал я.
— Ты что, охмурить меня хочешь? — спросила Тата деловито.
— Дура! — пропел я с верхней ветки. — Продукт эпохи.
— Как-как? — заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я имею в виду — «продукт эпохи».
— Дитя века, — пояснил я, — бесчувственное дитя века.
— Старый чемодан, — сказала Тата и спрыгнула с дерева. — Чао!
И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до конца. Это чтобы успокоиться.
Потом я добрел в потемках до нашего сарая и завалился спать. Рядом храпел дядя Федя. Внизу, подо мной, спал на тюфячке Лисоцкий. Спали и амбалы, мирно светясь в темноте белыми пятками.
— Ну, что? — спросил утром Лисоцкий, заглядывая мне в глаза.
— Ничего, — мрачно сказал я. — Любви не было. Победила дружба.
— Слава Богу! — сказал Лисоцкий.
Мы съели первый свой завтрак, который соорудили Вера и Надя. Такая каша цвета морской волны. Неизвестно, из чего. Но вкусная. И пошли в поле.
Поле было близко. Мы бы никогда не догадались, что это поле. Нам это объяснил управляющий. Мы думали, это джунгли. Трава была в человеческий рост. В основном, с колючками.
— Там, внизу, посажен турнепс, — сказал управляющий. — Нужно дать ему возможность вырасти, то есть выдернуть сорняки.
— А как он выглядит, турнепс? — спросил Яша.
— Сено-солома! Да вы увидите. Маленькие такие листочки у земли…
Дядя Федя нырнул в траву и несколько минут ползал там на четвереньках. Потом он вернулся. В руке у него был бледно-зеленый листок.
— Вот! — сказал дядя Федя. — Это турнепс.
И снова уполз сажать его обратно.
— На каждого одна грядка, сено-солома, — объявил управляющий. Это у него такая присказка.
Мы стали выяснять насчет расценок. Расценки были удивительные. Прополоть все поле стоило что-то около пяти рублей. А поле простиралось в одну сторону до горизонта, а в две другие чуть ближе.
— Занимайте грядки, — сказал я.
Все заняли грядки и управляющий ушел. Народ тут же организовал вече.
— Колючки колются, — сказала Тата.
— Плотют плохо, — сказал дядя Федя.
— Мы сено убирать приехали, а не полоть, — сказал Леша.
— Пошел бы дождь! — мечтательно произнесла Люба.
— Надо бы поработать, — неуверенно сказал я.
Губит меня эта проклятая неуверенность! Нет у меня в голосе металла, необходимого руководителю. Люди это чувствуют и садятся на шею. И в данном случае все сразу же взгромоздились мне на шею. Они покинули грядки и разлеглись в тени под деревом. А поле осталось лежать суровым укором руководителю.
