Однако это был хорошо продуманный оптический обман, так как архитектор точно рассчитал глубину, на которую он отнес строение в сад, подальше от отгороженной забором дороги. Таким образом, с улицы, из-за крон высоких плодовых деревьев, был виден только кусочек крыши…
— Мне нравится ваш дом, дядя Руслан, — сказала Айсет, когда, переодевшись, спустилась к накрытому на веранде столу.
А дяде понравилась ее подсмотренная в Лондоне манера одеваться — юбка поверх джинсов, зеленый платок хиджаб, накрученный вокруг головы и глухо закрывающий шею.
— Ты молишься, как положено? — спросил дядя.
— Я хожу в мечеть по праздникам, — уклончиво ответила Айсет.
— Молиться надо пять раз в день, — назидательно сказал дядя и, погладив воображаемую бороду, улыбнулся. — Я тебя помню совсем-совсем маленькой, когда ты родилась…
Дядя все и организовал.
На следующий день с утра за Тенгизом и за Ленкой заехала закрепленная за ними министерская «Волга». Айсет с двумя дядиными охранниками ехала в «мерседесе», оснащенном кондиционером.
До лагеря было минут сорок езды.
Дядя обо всем договорился, и в лагере их встретили, как самое высокое начальство из какого-нибудь Европарламента или международной комиссии по правам человека.
В лагере было пыльно, грязно и отвратительно пахло хлоркой, которой из опасения болезней засыпали помойки и общественные туалеты.
Айсет зашла в такой туалет и ужаснулась…
— Тенгиз, мы, пожалуй, начнем снимать с этих помоек и с туалетов, — сказала она, в грустной задумчивости наблюдая за тем, как ее оператор распаковывает видавший виды, со всех боков обшарпанный «Бетакам»…
Она раскрыла на коленках свой ноутбук и принялась писать текст, который только что пришел ей на ум…
— Изображение и звук, которые принимают ваши телевизоры, не в силах передать тех запахов, которыми пропитаны каждый квадратный метр этой территории, территории, где уже четыре года живут люди, вынужденные покинуть свои дома и бежать сюда от войны…
Их группу сразу обступили женщины. На лицах женщин были нарисованы привычно-показные страдания. Айсет видела такие нарисованные страдания каждый раз, когда выходила из метро на Лестер-сквер или на Кромвель-роуд…
«Фуд, фуд, мани фор фуд…» — там, в Англии, ныли такие же женщины с нарисованными на лицах страданиями.
Только здесь они ныли не по-английски, а по-русски.
По-русски, потому что Айсет, в общем, чеченского не знала, как не знали по-чеченски ни Тенгиз, ни Ленка Пьянцух.
Женщины ныли хором.
