присутствия. А это, в свою очередь, вызывает полную разбитость тела, боль в голове, пестроту в глазах, настойчивый гул в ушах и желание закопаться в какую-то нору. Чтобы не просто остаться одному, но никого не видеть и ничего не слышать». Ободренный собственным постоянством, я добрался до сарая, плюхнулся на тюфяк и принялся мечтать. Грезил, видимо, во сне. Впрочем, в этом не было уверенности: вполне возможно, что все было наяву! Я подметал улицы. Но — странное дело! — они были усыпаны не пожелтевшими осенними листьями, а купюрами. Разноцветные ассигнации толстым слоем лежали на безлюдных улицах. Легкий теплый ветерок тащил их за собой, словно дергал за ниточки, и они, шелестя по асфальту, казалось, плыли к Староваганьковскому переулку. Собрать такое количество денег, чтобы очистить улицы, не было никакой возможности. Что могло поместиться в один совок? Вначале я подумал взять музейный пылесос. Но тут же отбросил эту мысль как нелепую. Куда девать собранные деньги? В моем распоряжении было всего три мусорных бака. Сколько туда поместится? По пятьсот совков в каждый! А мне предстояло собрать пятьдесят тысяч совков, даже еще больше. Куда деть всю эту дрянь? Требующая немедленного осмысления задача тут же получила решение: необходимо сжигать купюры. Развести костер и жечь ассигнации, ворохом подбрасывая их в огонь. Эта мысль была наиболее продуктивной. Иных вариантов избавиться от такого огромного количества бумажного мусора я не видел. Я чувствовал, что должен поскорее уничтожить этот инструмент удовлетворения спроса человеков! Ведь главная
их беда в спросе! В постоянно растущей потребности обладать какими-то мифическими ценностями. В никчемном пристрастии окружать себя благами гибнущего мира. Эта маниакальность
их нрава злила больше всего. На углу Староваганьковского переулка и Воздвиженки я, преисполненный чувством долга, разжег костер, в который стал подбрасывать охапки денежных знаков. Пламя разгоралось. Оно достигло уже высоты моего роста. От усердия я вспотел; от близости огня получил невероятный прилив сил. Один костер никак не справлялся. Казалось, потоки денежных знаков возникали, словно гейзеры, из земли. Мне пришлось разжечь второй, третий, пятый костры. Горел весь угол. Огонь перекинулся на ассигнации, заполнившие весь проспект. Уже весь квартал был в огне; языки пламени облизывали основания домов. От высокой температуры лопались оконные стекла, трещали дверные рамы, огонь упорно лез на первые этажи домов, устремлялся выше. Мне казалось, что я сам превратился в факел. Но, объятый огнем, я никакого ужаса не испытывал, более того, чувствовал себя весьма комфортно. Казалось, сама природа постаралась наградить меня какими-то сверхчеловеческими способностями, поместила в иное, неведомое измерение. Я даже подумал: не мир ли это путивльцев?! И эта мысль принесла мне истинное облегчение. Вдруг я уловил какие-то едва знакомые голоса. Нет, не разговорная речь коснулась моего слуха. Вначале я услышал стон, который быстро перерос в вопль. Человеки с остервенелыми криками бежали от огня. Мгновенно подумалось: «Куда здесь спрячешься? Вокруг сплошная стена пламени! Нет никаких шансов выжить!» Тут я обратил внимание, что не только голоса, но и лица людей были знакомыми. Я вдруг увидел Пантюхова, Подобеда, Штучкина, Семихатова, его жену, полковника и майора из Генерального штаба, Лепешкину и продавщицу из комка, других, с кем довелось встречаться. И
