В кухне гремела чайной посудой Валина мама…
С зеленоватой стены на меня смотрел смеющийся дельфин…
Где-то в этой квартире, в пропахшей нафталином темноте шкафа хранились вещи, на которые мне хотелось взглянуть. Вещи… Вещички… Барахло… В комнате с дельфином платяных шкафов не было. Был диван, на котором сидел я, был стол, возле которого примостилась Валя. С потолка свисала хрустальная люстра в форме кристалла. Был еще застекленный книжный стеллаж; в углу, у окна, растопырил черные ножки телевизор.
Полгода назад в этой квартире жила Лира Федоровна. Жила без прописки, как выяснилось. Штампик о выписке в ее паспорте был поставлен без малого год тому… Тогда она известила паспортный стол о том, что намеревается ехать в Караганду. С мужем… Но муж уехал, а она осталась в Заозерске… И вот теперь…
– Она никогда не говорила вам, что собирается покинуть Заозерск?
– Нет. Но почему вы об этом спрашиваете? Разве она?…
– Да, она прислала письмо. Хочет уволиться с работы…
– Что же она пишет? Когда приедет?
– По-моему, она не намерена возвращаться.
Валя задумчиво смотрела на меня. Но я мог бы поручиться, что меня она не видит. Молчание длилось долго. Минуту, может, две. Наконец, Валя тряхнула головой, словно пробуждаясь ото сна, и сказала:
– Понимаю. Вы подумали о ее вещах.
– Я кивнул.
Она пожала плечами и встала. Мы прошли во вторую комнату. Здесь стояла кровать, два платяных шкафа, высокое зеркало. Над кроватью висела картина. Я узнал ее сразу. Девица с винтом врезалась в мою память на всю жизнь. Я улыбнулся ей, как старой знакомой, хотя, честно говоря, улыбаться мне не хотелось. Потом я поглядел на Валю.
– Никогда бы не сказал, что это – вы.
– Мама говорит то же самое. Но он рисовал меня. Витя всегда отступал от натуры. Он считал, что главное – это внутренний мир…
– Чей?
– Художника, творца… Его видение, его призма, через которую он познает радугу мира…
– Тогда все ясно, – сказал я. – Радуга мира – это, конечно, здорово. Жаль только, что вашей маме она недоступна.
Валя кинула на меня быстрый взгляд и тихонько вздохнула. Может, ей тоже стало жаль свою маму, может, для вздоха был другой повод, не знаю, но о картине мы больше не говорили. Вещи, вещички, барахло заслонили от меня эту картину, а вместе с ней и внутренний мир покойного Вити Лютикова, ту самую «призму», через которую он пришел к девице с винтом.
И заслонили надолго…
А вещи, что ж… Пальто и платья, кофточки и сапожки, юбки и блузки – всего понемножку, но на два больших чемодана вполне хватило бы. Когда Валя выдвинула ящик с бельем, я поднял руки.
