Раньше… Что-то произошло раньше событий, о которых нам было известно. И встреча Лиры Федоровны с брюнетом была запланирована раньше. И бегство из Заозерска тоже было намечено раньше…
Бегство?… От кого? От Астахова? От Сикорского? Или от того, кто убил Витю Лютикова?
Где же все-таки кончалась любовь и начиналась уголовщина?
– Не ожидал… Не подозревал…
Сикорский передвинул бронзовую чернильницу на край стола, потом возвратил ее на место. Он нервничал. Письмо Лиры Федоровны выбило его из привычной колеи – так нужно было понимать его жесты, его слова и интонацию, с какой эти слова произносились. А я не понимал или не хотел понимать. Что-то все время мешало мне. Лишь потом, через много дней, я сообразил, что именно. Тогда же мне казалось, что я просто не верю Сикорскому, не верю его словам, не верю в то, что он «не ожидал», наконец, не верю в то, что женщину можно любить как картину, не ища взаимности. Профессия делает из нас как скептиков, так и психологов. И скептики ошибаются чаще в оценках людей и поступков, чем психологи.
В тот день во мне сидел скептик.
Рядом с чернильницей стояла бронзовая пепельница-избушка. Я приподнял крышку домика и спросил:
– У вас курят? Сикорский кивнул.
– Любопытные вещи делали наши предки, – заметил я, пощелкав ногтем по домику-пепельнице. – Почему вы их не экспонируете?
– Не имеют художественной ценности. Ширпотреб. Не думаю, что наши потомки станут экспонировать в своих музеях пластмассовые мыльницы или футляры от безопасных бритв.
– Но в них может быть и иная ценность. Старинные вещи передают колорит эпохи…
– Для колорита хватает того, что экспонируется. Музей – это система, а не склад антикварных вещей. Плохая или хорошая, но система. – Он вздохнул, словно сожалея о чем-то, и, хлопнув ящиком стола, вытащил пачку сигарет. – Да, система, – повторил он. – А я вот собирался бросить курить…
И спросил, как бы мимоходом:
– С чего это вы вдруг заинтересовались технологией музейного дела?
– Да так, к слову пришлось, – сказал я. – Любопытство профана. Ну и еще… Старичка одного вспомнил. Сидел тут на вашем месте лет двадцать пять назад старичок боровичок с бородкой клинышком. Я у него в «друзьях музея» по ошибке числился. У него какая-то другая система была. Он, разумеется, не верил в первородный грех: прикрыл его покрывалом побелки. Замазал, так сказать, Евино преступление, окутал его меловым туманом, скрыл от глаз общественности. Действовал он, безусловно, из лучших побуждений.
