Снега предвечные мели и мощно и печально пели,
Когда на сем краю земли, в еловом выстывшем приделе,
Среди коров, среди овец, хлев озаряя белым ликом,
В тряпье завернутый, малец спал, утомленный первым криком.
В открытых на холод дверях колючим роем плыли звезды.
Морозом пахли доски, шерсть и весь печной подовый воздух.
Обрызгал мальчик пелены. На них мешок я изорвала…
И были бубенцы слышны — волхвы брели, я поджидала.
Они расселись вкруг меня, дары выкладывая густо:
Лимоны — золотей огня, браслеты хитрого искусства,
Парчу из баснословных стран, с закатом сходную, с восходом,
Кораллы — дарит океан их, пахнущие солью, йодом…
Склонили головы в чалмах — как бы росистые тюльпаны,
И слезы в их стоят глазах, и лица — счастьем осиянны:
«Живи, Мария!.. Мальчик твой — чудесный мальчик, не иначе:
Гляди-ка — свет над головой, над родничком…» А сами — плачут.
Я их глазами обвожу — спасибо, милые, родные!
Такого — больше не рожу середь завьюженной России.
Изветренная мать-земля! Ты, вся продрогшая сиротски!
Ты — рваный парус корабля, извечный бунт — и шепот кроткий!
И дуют, дуют мне в лицо — о, я давно их поджидала!
Собой пронзив ночей кольцо, ветра с Ветлуги и Байкала,
Ветра с Таймыра и Двины, ветра с Урала, Уренгоя,
С Елабуги, Невы, Шексны — идут стеной, рыдая, воя…
И в то скрещение ветров, в те слезы без конца-без краю,
В ту злую ночь без берегов — пошто я Сына выпускаю?!
И вот уж плачу! А волхвы, стыдясь меня утешить словом,
Суют небесной синевы громадный перстень бирюзовый
И шепчут так: «Носи, носи — ведь бабам бирюза от сглазу!»
Ну, коли так, меня спаси!.. А не спасешь — уж лучше сразу…
Ведь будет горе — знаю я. Его к доскам прибьют гвоздями.
