– Вот что, приятель, не гони лошадей, – сказал он, прикоснувшись рукой к моему крылу. – За Черным мы давно наблюдаем. Что-то недоброе он затеял. Мы и тебя вначале приняли за его сообщника, и Стоца.
Эльф сломил цветок, похожий на зверобой, и начал лизать стебель фиолетовым языком.
– Желудок закрепляет, – сказал он.
– Черный заставлял вас прыгать? – спросил я, отходя от Амира, сунувшего руку в мое крыло. – Ну что ты все перья дергаешь?!
– Поиграй со мной. А? – сказал он жалобно.
– Я тебя о Черном спрашиваю…
– Скучный ты. – Амир немного пробежал по земле, подпрыгнул, сделал круг над деревом и, махнув шляпой, улетел.
А я вернулся в мир бабы Ани чертовски сердитый на эльфа: что за дурацкая манера напрашиваться на игру и говорить недомолвками!
Час был утренний. Несколько минут я лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к мирному посапыванию Милки. Она спала рядом, устроившись на самом краешке топчана.
Не удержался и поцеловал ее в шею около уха. Она медленно повернула голову и, не открывая глаз, затихла, словно прислушивалась. Я вновь, очень нежно – но в губы. Она стремительно повернулась и обняла меня.
– Стоценко нервное расстройство заработал, – сказала Милка. – Старуха не пускает его Туда. Говорит, лечиться надо… Жорка – конь, мерин, бычара… И воду сам носит, и за огородом смотрит. Пристает, кобель! Я его вчера граблями по хребту. Сказал бы ему пару ласковых, чтоб не лез.
– Из «Посоха»… Может, приезжал кто?
– Стоценко пакет получил. Злющий сделался. Матерился по-черному. Обзывал кого-то. Пакет так и лежит у него в сарае нераспечатанный… Женщина вчера утром приходила – олигофреничка бывшая. Принесла молоко и в слезы. Баба Аня ее, как ребенка, утешала – мол, все пройдет, забудется. А она на колени: «Отправляй назад, – говорит, – в сумасшедшие. Сил нет так дальше жить».
Жорка хлебал щи, поглядывая на меня с тайной издевкой. Лицо его покруглело.
– Видал, какой красавец возрос на деревенских харчах? – Милка, как мне показалось, с восторгом глянула на Жорку. – Прямо не верится, что совсем недавно в постель писал. Штаны не мог сам расстегнуть по нужде сходить – бабу Аню просил. А сейчас – герой!
Йог побледнел. Бросил ложку в тарелку с борщом и выскочил из-за стола.
– Иди, иди… И не сверкай глазищами-то, герой-любовник. А то еще схлопочешь граблями по загривку.
– Скажи ей, чтоб заткнулась. – Жорка остановился в проеме двери. – Выпендривается!
– Ну? Чего глаза вылупил? Захребетник! Тебе здесь не курорт по профсоюзной путевке. Нажрал морду!
