Фотография - Виктор Поповичев

Неподалеку от интерната железная дорога. В вагонном парке составы с углем, цементом, лесом, нефтью… Приладились старшеклассники уголек по ночам воровать. Каждый мешок три рубля стоит, если, конечно, знаешь, кому продать. За ночь можно пятнадцать рублей срубить, коль сила в руках имеется и смелость, ведь охранники запросто могут и в глаз кулаком садануть – было такое, и в школе неприятности возникнут – и такое случалось.

Вовка Чарыков копил деньги на фотоаппарат. Конечно, он, как и все, чтоб жмотом не прослыть, тратил деньги и на абрикосовую заварку, продавали раньше такую, – съешь, и приятно пахнет изо рта. Учителя и воспитатели ругали – мол, сердце загубите. Но интернатские сердца загубить невозможно – закалены вечным чувством голода и жаждой приключений. «Куплю фотоаппарат, – думал Вовка Чарыков, – и буду снимать на память школьную звездобратию, чтоб потом смотреть на фотографии и вспоминать друзей, когда сделаюсь совсем старым, как Тимоха-конюх».

– Тимоха, ты помнишь морды своих друзей, когда они молодыми были?

– Че? – Конюх глянул на Чарыкова сердитыми глазами.

– Хер через плечо, чтоб ключица не сломалась!

– Попадешься мне, молокосос! Сопли до колен, а материшься. Насобирали вас сюда, недоносков…

– Темнота ты дремучая. Так в старину буква называлась, – сказал Чарыков, отбежав на безопасное расстояние. – Или знак, которым зачеркивают бумаги; отсюда херить – уничтожать.

«И Тимоху-конюха сфотографирую. Он не злой. Иначе не стал бы и нас, и лошадь, на которой хлеб возит в школьную столовую, сахаром угощать. У него всегда есть в карманах сахар кусками».

Однако не удалось Вовке Чарыкову свою мечту исполнить так скоро, как казалось вначале. Тут как раз всех восьмиклассников, у кого с успеваемостью полный порядок, закрепили за третьеклассниками, чтоб помогать уроки делать и вообще шефствовать, и Чарыкову досталась Люська.

– Она очень чувствительная, – сказала ему Люськина воспитательница шепотом. – Мать из тюрьмы не выходит, такая вот ситуация… Девочка в тюрьме родилась, но… и стихи пишет, и учится хорошо. Старательная. Правда, злоба в ней какая-то.

– Обкатается, привыкнет к интернатской жизни, – успокоил он учительницу. – Все мы сначала злыми были.

На большой перемене Чарыков разглядел Люську Лялину: росточком ниже своих сверстниц, востроносенькая, неулыбчивое лицо. Всю перемену простояла у окна, глядя на растущие в школьном дворе деревья. Прозвенел звонок, и она, пропустив бегущих гомонящих одноклассников, вошла в классную комнату последней.