— Я должен догнать его! — крикнул Арсений, и в одном из окон загорелся свет.
Желтый отблеск лег на корявый асфальт, и раскрылась прорезь улицы, будто распахнулась невидимая дверь. Арсений бросился в нее, как в колодец. Широкий бульвар, расчирканный каракулями старых вязов и подпертый старинными особняками, наполнен был мутной синевою. Рука лежала на мостовой ладонью вверх, пальцы чуть согнуты, будто надеялись что-то удержать в горсти. Ее только что отрубили — кровь толчками вытекала из вен. Арсений наклонился и погладил ладонь, ощутив истаивающую теплоту. Он скинул с себя куртку, стянул шнурком ворот до крошечного морщинистого «о», завязал узлами рукава и бережно положил руку в импровизированный мешок. Дальше идти по следу сделалось легче легкого. На сером асфальте прочертился красный пунктир. Порой кляксы частили, порой шлепались редко: человека шатало, но бежал он быстро. Преследователи не отставали. У перекрестка Арсений нашел вторую руку. Теперь у него оказалось четыре руки, две — свои и две — чужие. На мгновение его охватил страх, сердце забилось во рту, он разжевал его и сглотнул по кускам. След сворачивал за угол, но Арсений не двигался с места. В яминах подъездов отстаивалась чернота. Раздался вскрик, почти покорный, а следом смех, похожий на хихиканье гиен. Арсений поправил мешок на спине и двинулся вдоль улицы. След петлял, красная полоска металась из стороны в сторону и тыкалась в стены: алые отметины светились на боковушках домов. Возле узорной решетки, оберегающей крошечный палисадник в два дерева и три куста, беглец упал — здесь натекла целая лужа, и здесь же валялась отрубленная выше колена нога. Дальше человек идти не мог и его волокли. У ближайшего перекрестка ему отсекли вторую ногу. На этот раз у убийц что-то не ладилось, и они долго мочалили и кромсали не желавшую отделяться плоть.
Теперь мешок сделался тяжел, и Арсений закинул его за спину. Кровь просочилась сквозь плащовку, и рубашка начала промокать. И тут на лицо Арсения упала капля — но не дождевая. Капля была теплой и, стекая по щеке, оставила липкий след. Арсений поднял голову. Из выбитого окна второго этажа торчал брус, и на нем, ухваченный за ребро, болтался обезглавленный торс. Тут же, в колдобине мостовой, валялась голова. Арсений наклонился поднять и замер. Голова еще жила. На лбу прорезалась страдальческая морщина, глаза таращились, переполненные болью, рот раскрылся, и язык, дрожа, бился о зубы.
