— В сердце попал, сволочь, — выдохнул Арсений, корчась от боли.
Он должен был умереть, но почему-то не умер.
Кошелев в два прыжка оказался рядом и прицелился Арсению в голову. Тот инстинктивно вскинул руку, пуля ударила в ладонь. Арсений ощутил жгучую боль в руке… А Кошелек, вскрикнув, отшатнулся, поскользнулся на истертых ступенях и кубарем покатился вниз. Звякнул оброненный пистолет. Рик, не вставая, нырнул следом, на животе проехал вниз по ступенях, как по льду с горки. Кошелек, докатившись до следующей площадки, обернулся. Рик был к пистолету куда ближе, чем он. Оставалось одно: спасаться бегством. И Кошелек помчался вниз, держась за плечо. С изумлением Рик заметил, что пальцы у того в крови.
— Здорово! — крикнул Рик, подбирая пистолет. — Что на тебе надето? Бронежилет?
Арсений не ответил — рассматривал руку. Крови на ладони не было осталась лишь красная отметина, как от ожога, в том месте, куда попала пуля. Руку жгло, так же как и грудь. Арсений нащупал под ребрами болезненную точку и вскрикнул.
— Представляешь, качка ранило, — сообщил Рик, помогая Гребневу подняться. — Пуля срикошетила. От чего, интересно.
«От меня», — хотел ответить Арсений, но вовремя прикусил язык.
Пожалуй, его история о непробиваемом теле будет стоить байки самозванца. А признавать за правду слова Рика Арсений отказывался. Ни за что!
— А вы неплохо справились, ребята! — Анастасия вышла из квартиры и теперь стояла, облокотившись на перила, и смотрела на «героев». — Но признайтесь, мальчики, вы немного струхнули.
— Нет, — запротестовал Рик. — Хотя и облажались.
— Немного облажались, — поправил Гребнев, растирая здоровой рукой грудь.
— Ребята, все идет отлично, — засмеялась Анастасия. — Я теперь знаю, почему Фарн к нам пожаловал.
— Не может быть! — с фальшивой восторженностью воскликнул Гребнев, чувствуя, что Анастасия ждет от него этого возгласа.
— Вот он его вызвал. — И Анастасия указала на Рика.
— Мальчик мой, Эрик, как ты там? — В дверном проеме появилась Ольга Михайловна. — Никак стреляли?… — Голос ее дрогнул. — Или почудилось?
— Почудилось, почудилось! — Подскочил к ней Рик и чмокнул в мягкую старческую щеку.
(Бабушку свою любил он так целовать. Как помнит ее — а помнилось смутно — не ругалась она, не дралась, и все норовила ему по карманам карамельки рассовать… И щеки у нее были такие же мягкие… А мягкое так редко встречается. И живое, и неживое все острое, с углами, норовит ударить…)
Рик обнял Ольгу Михайловну за плечи и увел в квартиру.
