– Они разошлись.
– Их было много?
– Полный зал.
– А мама где?
– Поехала в санаторий. Телефон там все время был занят.
– Отдыхающие разговаривают.
– Геннадий Семенович умер? – спросил Гриша.
– Что ты?! Откуда ты взял?
– Почему же он не пришел?
…Я вошла в свою комнату. Было темно и тихо. Я зажгла свет… Нина Игнатьевна лежала на кровати с открытыми глазами. Мне показалось, она не дышит. Я дотронулась до нее. Она вздрогнула. Вблизи было видно, что глаза ее блестят так же воспаленно, как всегда.
– Что с вами? – спросила я.
– Ничего. Я устала.
– А где Геннадий Семенович?
– Он в кино.
Я бросилась в кинозал.
Меня вновь провожали недоуменные взоры: в «Березовом соке» бегали только с кислородными подушками и шприцами.
Я возникла в дверях кинозала, чуть разжижив густую тьму, как возникала дежурная, вызывавшая к телефону. И ее же голосом произнесла:
– Геннадий Семенович Горностаев. Заскрипел стул… Поднялась величественная фигура и двинулась к выходу.
– Быстрей. Вы мешаете! – раздался обязательный в таких случаях голос.
Движение фигуры осталось величественным.
До березовой рощи мы шли молча, словно все еще боялись ворчливого голоса.
– Мне стало легче, – объявил Геннадий Семенович. И попытался доверительно взять меня под руку. Но я вырвалась. – Вы не знаете, что такое сердечные перебои… – продолжал он. – Не знаете, что такое сердечная недостаточность. Это болезнь века! – Кажется, ему льстило, что и тут он был «с веком наравне». – Сердечная недостаточность… Эхо инфаркта… Как «эхо войны»!
– Хотя бы не вспоминайте о войне!
– Почему?
– Вы сказали, что возродились «для слез, для жизни, для любви». Нет, только для слез! Для чужих… На которые вам наплевать. Для слез Нины Игнатьевны, Гриши. – Я рывками вытаскивала из карманов бумажки, вероятно
нужные мне, и ожесточенно рвала их. – Вы гораздо старше меня… Но я все равно скажу, что вы поступили отвратительно, подло. Испортили людям праздник. И каким людям! Они освобождали этот город, эту землю, по которой вы сейчас ходите. На которой спасаете свое здоровье! «Жизнь на одного»? А они сражались и погибали ради всех нас. Слышите? Ради всех!
– Вы женщина… и я по этой причине лишен возможности… – проговорил он.
На следующее утро, когда «Березовый сок» по традиции собрался в столовой, место Геннадия Семеновича пустовало.
– Неужели он опять заболел? – с виноватым беспокойством сказала Нина Игнатьевна. – Надо подняться к нему.
– Он стесняется, – пробурчал профессор Печон-кин. – Люди ведь только делают вид, что не осознают своих подлых поступков. Они все осознают: хорошее – вслух, а скверное – молча, про себя. Так?
