Он уже видел, к чему приводит нерешительность! Давно, еще в той жизни. В 1993-м…
В то, что уголовники смогли захватить СИЗО, никто поначалу не поверил. Нет, выехали они сразу, ведь тревога есть тревога… Но все равно не верили, думали, учебная. И только когда отряд занял боевые позиции, стало ясно, что это не сон.
Как выяснилось позже, сработали два фактора: продажность и самоуверенность персонала. Точнее, некоторой части персонала. А началось все с передачи в камеру наркотиков, разумеется, за деньги, и за приличные, надо сказать, деньги!
Сначала уголовники разоружили зашедшего в камеру якобы для проверки прапорщика и отобрали у него ключи. Чуть позже, но почти параллельно с этим, другой уголовник захватил в заложницы медсестру. Молодой охранник растерялся, и события начали напоминать снежный ком.
Когда их взвод прибыл на место проведения операции, охрана ситуацию внутри не контролировала. Насколько можно было судить, живых работников СИЗО внутри уже не осталось, кроме двоих: молодого охранника и медсестры.
Их насиловали по очереди, в диспетчерской, у пульта громкоговорящей связи, чтобы менты знали, у кого теперь власть.
Не задержись начальник УВД с приказом, ребят еще можно было спасти. Но босс слишком долго, минут десять, не мог поверить, что уже не контролирует ситуацию.
Ребята во взводе, в котором служил тогда Михаил Шатунов, подобрались стоящие, и заложников освободили через три минуты после начала штурма. Но было слишком поздно. Медсестра умерла по дороге в больницу, а у парня крепко съехала крыша. По крайней мере, даже через год, когда Михаил перевелся в Москву, того из больницы еще не выпустили. Так что, Михаил… то есть отец Василий, слишком хорошо знал, чем оборачивается замедленная реакция и нерешительность.
– Слышь, поп! – раздался из летней кухни голос. – Щас с тобой баба твоя будет говорить! Она тебе щас все объяснит! Ты послушай.
Наступила мучительно долгая пауза – видимо, Ольгу подводили к окну. Отец Василий непроизвольно напрягся, и его заложник застонал – ему было очень больно.
– Батюшка, – услышал он тихий и какой-то странно болезненный Ольгин голос. – Вы меня слышите?
– Конечно, Ольга, – холодно откликнулся он, не рискуя проявить в голосе даже оттенок привязанности.
– Делайте все, как сами решите…
В воздухе повисла тишина.
– Они вас боятся, батюшка, – после паузы неожиданно продолжила Ольга. – Поэтому и злятся. Поговорите с ними, а я за вас помолюсь.
Наступила тишина, настолько глубокая, что, когда кто-то из бандитов хмыкнул вполголоса: «Вот дура…», это разнеслось по двору, как по концертному залу.
