Особо прошу, не сделай меня бесстрашным героем. Я и вправду вижу иногда сны, в которых невозможное превращается в возможное: покоряю неприступные вершины, переплываю непреодолимые моря. Я всегда испытываю смутную тревогу, когда вижу такой сон. Я стараюсь отогнать его от себя, будто борюсь с драконом. Прошу, не дай стать героем мне, не имеющему сил бороться с жаждой превратиться в героя.
Когда мне удается упиваться молодым вином, тонкими золотыми нитями плести свои песни и радоваться этим счастливым дням, я чувствую себя блаженствующим пигмеем.
Если верить в судьбу, преступления как такового существовать не может, что ведет к утрате смысла наказания, и тогда мы, несомненно, проявим к преступнику снисхождение. И в то же время, если верить в свободу воли, возникает идея ответственности, что позволяет избежать паралича совести, и тогда мы, несомненно, проявим к себе большую твердость. Чему же следовать?
Хочу ответить объективно. Нужно наполовину верить в свободу воли и наполовину – в судьбу. Или же наполовину сомневаться в свободе воли и наполовину – в судьбе. Почему? Разве не наша судьба определяет, кого мы берем себе в жены? И в то же время разве не свобода воли заставляет нас по заказу жены покупать ей хаори и оби?
Независимо от свободы воли и судьбы, Бога и дьявола, красоту и безобразие, отвагу и малодушие, рационализм и веру и многое подобное мы должны уравновешивать на чашах весов. Древние называли это золотой серединой. Золотая середина по-английски выражается словами good sense. По моему убеждению, не стремясь к good sense, добиться счастья невозможно. А если и удается добиться, то только показного – в палящий зной греться у жаровни, в леденящий холод обмахиваться веером.
Военные недалеко ушли от детей. Вряд ли нужно здесь говорить, как они трепещут от радости, предвкушая героические подвиги, как упиваются так называемой славой. Лишь в начальной школе можно увидеть, как уважаются механические упражнения, как ценится животная храбрость. Еще больше военные напоминают детей, когда не задумываясь устраивают резню. Но более всего они похожи на детей, когда, воодушевляемые звуком трубы и военными маршами, радостно бросаются на врага, не спрашивая, за что сражаются.
Вот почему то, чем гордятся военные, всегда похоже на детские забавы. Взрослого человека не могут прельстить блестящие доспехи и сверкающие шлемы. Ордена – вот что меня понастоящему удивляет. Почему военные в трезвом состояний разгуливают, увесив грудь орденами?
