На полу клетки, которую занимает орел, находилась часть ствола массивного дерева. Сам он расположился на торчавших сухих ветках, вцепившись в них длинными загнутыми когтями. Время от времени он раскрывает крылья, похожие на гигантский черный плащ, и взмахивает ими, направляясь в никуда, и их концы ударяют по сторонам клетки.
А затем он ходит, взад и вперед, вдоль дерева, запертый в клетке, погруженный в себя, как если бы это могло как-то помочь его освобождению. Но многочисленные шаги переносят его лишь из одного угла тесной клетки в другой. Действительно, ему дали слишком мало пространства (как будто какое-нибудь запертое на засов пространство может быть достаточным), но, разумеется, ведь они не могли понять его натуры.
Летом, когда нас особенно мучают запахи, здесь бывает очень много посетителей, что вполне естественно. Императорский орел - весьма привлекательное зрелище, и дети изо всех сил колотят по сетке. Но он не обращает на них никакого внимания. Он мерит шагами клетку, распускает крылья, раз или два подпрыгивает и опускается на бревно, презирая насмешки и шутливые вопросы всех, кто веселится на лужайке, наблюдая за ним. Мне особенно запомнился один момент, который показался самым отвратительным: перед клеткой поверженного монарха остановилась женщина и вынула из кожаной сумочки кусок стекла, которым она ловила лучи летнего солнца и направляла их прямо в глаза Властелина. Я выла от негодования, а он просто смотрел на сверкающий отраженный луч. Он, который летал так высоко, который частенько устремлялся к самому солнцу, не испытывал никаких мучений от ярких вспышек стекла.
Я не смогла забыть эту женщину, но однако поняла: она хотела привлечь внимание великолепной птицы, хотела, чтобы частица этого сильного духа коснулась и ее. Я тоже пыталась наблюдать за этим возвышенным взглядом едва ли не каждый день, и замечала, что он становится все более напряженным. Боюсь, что Властелин может погибнуть от лихорадки, потому что сколько можно смотреть на мир таким пламенным взором и самому не превратиться при этом в пепел?
Но он не допускал слабости ни на минуту. Даже ночью я могла слышать, как он все еще двигался, расхаживая взад и вперед, и в лунном свете я видела, как тень от его крыльев заполняла клетку. Была вот такая же лунная ночь, когда я впервые получила от него сигнал, который так сильно тряхнул меня, что мне показалось, что я сама подхватила эту же лихорадку. Мое тело бросало в жар, в ушах у меня шумело, а шерсть вставала дыбом. Это своеобразное явление продолжалось каждую ночь, когда большинство животных спали.
