В кадре крупным планом американская семья за обедом. Мужчина режет сосиску.
…
ОБРЫВ
Назад, на колбасную фабрику. Повторение последовательности с открывающимися дверями. Дверь открывается, в кадре дико озирающаяся свинья.
Наконец появляется звуковая дорожка, с плохим качеством записи. Ох уж и оборудование у этих бунтовщиков…
"Вы… вы затянули цепь на моей ноге… я чувствую ее… Я существую, и я знаю об этом…"
Открывается рот. Сосиска на кончике вилки.
…
К О Н Е Ц
Вращающиеся тренажеры сбавляют скорость, и я бросаюсь подальше от них, прежде чем вращение возобновится.
Этой революции необходимо хорошее рекламное агентство, чтобы привести в порядок всю эту собачью чушь. Но кто я такой, чтобы давать советы?
Скользнув в тень, я ловлю ртом кончик собственного хвоста и потихоньку покусываю его. Боже мой, что же это за ужасный стук и грохот раздается надо мной?
Осторожно выглядываю из тени и быстро оглядываюсь.
Ах, не смейте! Бунтовщики начали раскручивать Большой Центральный Барабан-тренажер. Каждая лабораторная крыса забирается в него и разгоняет его своим хвостом. Взгляните, он разгоняется! Я никогда не видел, чтобы он вращался так быстро. Интуитивные огни, как вспышки разлетающиеся из него, фантастически сверкают. Барабан гудит. Вверх, словно вихрь, поднимается диск света, который издает отвратительный хохот!
Я, гиена, наблюдаю за выходом царственной птицы. Она идет, величественная даже в своих оковах, вдоль по дороге нашей большой тюрьмы. У нее белая голова и громадные, такие, как и должны быть, крылья, которые действительно производят сильное впечатление. Но более всего впечатляют ее глаза, которые горят с такой силой, какой мне не доводилось видеть раньше ни у людей, ни у зверей, ни у птиц. Эти сверкающие глаза выглядят отчужденными, когда встречаются с моими, и никому не дают личного предпочтения. Они суверенны, они не признают зависимости. Это глаза божества, а подавляющая сила, скрытая в них, вызывает у меня приступ нервного смеха, когда я вижу, как сторож машет ему, подзывая в клетку.
По соседству с воем подпрыгивает леопард, останавливаясь на мгновение, когда его когти встречают на пути металлическую сетку. Орел поворачивает голову, но лишь слегка, едва отвечая на приветствие. А как только его глаза вновь встречаются с моими, я вижу в них только одно стремление: лететь.
Выход Императора Небес столь значителен, что животные в самых дальних участках этой широко раскинувшейся тюрьмы издают крики и вой. Львы на своей просторной открытой площадке, опущенной вниз, откуда они никогда не смогут сбежать, издают величественное гортанное рычание. Самые разные птицы поднимают пронзительный шум, в котором переплетаются и наглые, и печальные, но большей частью несчастные голоса.
