— Ну да, конечно… меня можно обижать. Ну да, конечно.
Когда за гостями захлопнулась дверь, Гришка еще раз пробормотал свое «ну да, конечно», а потом просунул голову в, с позволения сказать, гостиную, превращенную в ночлежку и, убедившись, что жена и две дочери спят, а сожитель старшей квакает в туалете, вытащил из-за вешалки заначенную пластиковую бутыль самогона и отхлебнул.
А потом спрятал пойло и, повернувшись к зеркалу сначала одним боком, потом другим, важно поднял указательный палец и изрек:
— Пора пожить по-человечески.
* * *
Обнаружив, что их тюремщиком является ни кто иной, как отец Сережи Воронцова, Алик Мыскин долго и мутно смотрел на то, как Гришка разглядывает в зеркало свою новую одежду. Василий и Курицын-Гриль, от которого Аскольд, разумеется, так и не дождался вожделенного «кокса», ушли. В квартире остались только пленники да члены семейства Нищиных в составе прихорашивающегося г-на Григория, Дарьи Петровны, дремавшей вместе с мухами на балконе, и пьющих на кухне дочки и сожителя. На кухне же сидел и Толян — оставленный Грилем на квартире мелкогоуголовного вида хлопец, впрочем, на фоне Аниного сожителя выглядевший просто светочем интеллигентности и средоточием миролюбия и интеллекта.
Гришка повернулся к Аскольду и, вытянув из новых джинсов штаны, сказал:
— Ну что, гнида… понял, как отца родного бить? Забыл, щенок, как я тебе в детстве драл? Это хорошо, что тебя вот так тут разложили. Я сейчас тебе напомню. А-а-а, сука!
С этими словами он со всей силы вытянул того, кого он принимал за сына, толстым, с массивной пряжкой, ремнем.
— У-у-у! — протяжно завыл Аскольд. — Да ты что, рехнулся, урод! Тебя же кубиками нашинкуют, когда я из твоей вонюче… а-а-а!! (Гришка ударил вторично.)
— Дядя Гриша, — с лихорадочной быстротой заговорил Мыскин, в то время как грозный сантехник замахивался в третий раз, — дядя Гриша, это не Сережа… это не ваш сын.
Недоумение, захватившее Гришку Нищина в свои наглые лапы, временно избавило Аскольда от третьего удара.
— Чево ты такое несешь? — злобно выговорил Григорий, воззрившись на Алика. — Че, если он побрил свою харю, так я его не узнаю, что ли?
И он зарядил ремнем и Алику:
— Ой-ей! — заорал тот, и когда Нищин снова перекинулся на Принца, то Мыскин предпочитал больше не вмешиваться в молчаливый диалог между «сыном» и его любящим отцом.
Зато Аскольд, в прямом и переносном смысле подхлестываемый болью и злобой, заорал, извиваясь и силясь разорвать веревки:
