— Господин Хайднагер, суд присяжных в нашей стране рассматривает дела, касающиеся жизни и смерти.
— Да, ваша честь, я читал — в законе именно так и написано. Однако проигрыш моего дела равносилен для меня именно смерти. От голода.
— Истец, в законе подразумевается, что речь идёт о пожизненном заключении.
— Ваша честь, не вынуждайте меня снова рассказывать вам про трактовки. Смерть от голода ничем не лучше пожизненного заключения.
— Объясните хотя бы, с чего вы вдруг умрёте от голода, проиграв дело.
— Господин судья, для меня сто тысяч евро — огромная сумма. Мне придётся продать всё своё имущество и влезть в долги. Соответственно, на еду мне хватать уже не будет.
— Господин Хайднагер, вы рассуждаете так, будто у вас отнимают сто тысяч. Речь же идёт о том, что вы их теоретически могли бы получить.
— Но ваша честь, вы же знаете о недополученной прибыли. Когда звукозаписывающие компании выставляют претензии пиратам, они считают так, будто те деньги уже были у них в кармане, а пират их оттуда вытащил. И выигрывают иски. То есть, между реальными деньгами и недополученными нет никакой разницы. Для меня же, повторюсь, сто тысяч — куда более значимая сумма, чем миллионы для компаний звукозаписи. Войдите в моё положение, господин судья.
— Ладно. — Судья даже уже не вздрогнул, — Господин Хайднагер, ваше дело будет рассматривать суд присяжных. Что ещё пожелаете? Не установить ли в зале суда трон для вас? Может, желаете бар с прохладительными напитками и массажистку?
— Не стоит, ваша честь, единственная просьба: присяжных должно быть больше полутора тысяч человек.
— Что?!!
— Дело в том, что в сарманастризме числа до полутора тысяч включительно считаются проклятыми. И если присяжных будет меньше, то это ущемит мои религиозные чувства. А поскольку я — четырежды меньшинство, считаю, суд должен пойти мне навстречу.
— Заседание откладывается, — судья со всей силы вдарил молотком по столу, — на неопределённый срок. Пока я не пойму, что тут можно сделать.
В то время как освобождался зал, судья усиленно рылся под мантией, пытаясь найти пачку сигарет. Однако он заметил, что перед выходом Эрни еле заметно поклонился ему. От этого судью почему-то передёрнуло. Он выхватил пачку из-под мантии жестом, каким римский легионер, должно быть, выхватывал свой меч. И галопом, достойным коня бравого гусара, выскочил в во внутренний двор суда.
Там дрожащими руками он с трудом одолел колёсико зажигалки и жадно затянулся. Сердце колотилось в бешеном ритме, а на вдохе проступали непонятные хрипы. В этот момент ему на плечо опустилась рука.
