Хансен, нервничающий из-за внезапной потери видимости, хотел укрыться за чем-нибудь массивным и стрелять по всему, что движется. Мой план был более тонким. Мы должны были разделиться, чтобы перекрывать пространство вокруг, как паутиной, со мной в центре.
Дэйн коротко разобрал обе идеи, которые, как я полагаю, характеризовали скорее наш образ мыслей, чем ум. План Хансена он назвал статичным и самоубийственным, а мой, по словам Дэйна, был неосуществим и его легко расстроить.
Он, конечно, был прав, и мы с Хансеном сердито спросили его, что же предлагает он сам.
С этой своей тягой к безумным импровизациям Дэйн уже приготовил ответ. Мы должны обвязаться веревками, сказал он, а другой конец веревки привязать к грузовику. Таким образом мы, словно козы на привязи, сможем патрулировать пространство вокруг грузовика, ползая по земле, как черви.
Мы с Хансеном стали возражать. Но Дэйн спросил - уж не предпочитаем ли мы сидеть в грузовике и ждать, пока нас кто-нибудь не пристрелит, и ответа на это у нас не нашлось. Я вообще сомневался, что найдется человек, способный переспорить Дэйна, если он что-то решил.
Через пару минут Хансен был привязан короткой веревкой - следить за мотором и передними колесами грузовика. Дэйн, на длинной веревке, стерег правую сторону, с которой располагался бак и большая часть канистр с горючим. Я, тоже на длинной веревке, охранял тыл.
Я выполз из-под грузовика, обвязанный за талию веревкой, с винтовкой на спине. В пяти футах я уже не мог различить ни грузовик, ни что-нибудь еще. Ветер выл, будто огромный зверь в агонии, и пустыня кипела, как штормовое море. Земля перестала повиноваться законам гравитации - в этой бешеной круговерти все горизонтальное сделалось вертикальным. Я уже привык к потокам песка, которые хлестали меня по лицу. Более всего меня смущало то, что я не мог понять, в какую же сторону я смотрю. Ветер пустыни, не повинующийся никаким законам, кроме своих собственных, дул со всех сторон, осыпая меня крошевом из песка, пыли, осколков камня и ошметками растений.
Я полз вперед, молясь о том, чтобы моя веревка была привязана прочно, и о том, чтобы арабы прислушались к голосу разума и остались в своем джипе. Я полз, обмотав свой тюрбан вокруг лица и почти закрыв глаза. Фут за футом я отполз на всю длину своей веревки, развернулся назад - и тут моя вытянутая вперед рука наткнулась на грубую ткань.
Я отдернул руку, как будто прикоснулся к скорпиону. Я лежал совершенно неподвижно, вглядываясь в поднятую ветром муть - и ничего не видел, прислушиваясь к подозрительным шорохам - и ничего не слышал. Не постыжусь сказать, что на секунду ослабел от страха.
