И был час забытья, тихого умиротворения.
Сон – не сон, картины совсем близкие, но такие теперь уж далекие замельтешили разорванными кусками в мутной памяти… Увидел он зеленую луговину близ родимой хаты, тень райскую под вишневыми ветками, татарку Гюльнар с глазами невладанной кобылицы. Стелила татарка дорогие текинские ковры на зеленой траве, и вот садились будто бы они втроем – с Кондратием Булавиным да Тимошкой Соколовым – в азартную зернь играть… И к чему тут был Кондратий, понять нельзя, потому что никогда не играл он при жизни в эту окаянную зернь…
Бросали кости, гадали на счастье в чет-нечет, каждый свое выгадывал. Чет-нечет, чет-нечет – веселая игра… И начали они с Тимохой перемигиваться, хохотать дико и весело, начали на каждом кону обыгрывать простодушного Кондрата. А он сидел потупясь, будто сонный либо слепой, и ничего тайного не видел в той игре…
Взлетали белые кости, падали вкривь и вкось, и так-то ладно шли заветные чаргунцы в руки Зерщикова, что он перестал и на Тимоху посматривать.
А Булавин молчал, молчал и вдруг отгорнул от себя игральные кости.
– Братцы! – закричал он, очнувшись. – Гляньте: зернь-то у вас – черная!
И прозрел Илюха. Увидел, что всякая кость у него в руках чернела и падала на веселый азиатский коврик черной метой.
– Господи… А зернь-то у нас!.. – ахнул Илья.
А Соколов закинул голову и затрясся от недоброго, бесовского смеха. Колотило его, словно в падучей, и слезы брызгали у Тимохи из глаз, словно у грудного младенца.
– Зернь-то! Потеха! – дико хохотал он. – Истинно говорю: один кинул – не докинул, другой кинул – перекинул, третий кинул – не попал! Эх, вы-ы-и!..
– Про кочетка с курочкой-то не забывайте, дьяволы! – хмуро сказал Кондратий и вдруг пропал куда-то.
Растаял малым облачком, будто и не было его на этом месте. И взяла вдруг Илью за душу такая смертная тоска, что заскрипел он зубами, поднялся с того текинского ковра и сам побрел на все четыре стороны, куда глаза глядят…
Не ноги несли его, страх великий гнал.
Полем широким бежал Илья, плавнями топкими, лесами глухими пробирался. Куда шел, сам не ведал, спасения искал.
Сорока-белобока летела над ним, чертила по солнцу зеленым крылом и орала на весь лес птичью пословицу-скороговорку: «Ни конному, ни пешему судьбы не миновать!.. Ни кон-ному, ни пе-ше-му судь-бы не миновать!»
И увидел Илюха райские кущи у широких, золотых врат, но не пустили туда его. И побрел он к другой, черной двери, к обители Азраила, начал стучаться:
