– Пустите душу на покаяние! Отоприте проклятую дверь!
Но не отпиралась железная дверь, не скрипели тяжкие запоры.
– Я – злодей и разбойник! – закричал в страхе Илья.
– Знаем, что не добрый человек, – сказала азраилова стража, – Но пустить не можем.
– Я же грешник великий! Нет мне иного спасения!
– Знаем. А только не можем открыть: крест на тебе!
Кондратов крест, на веру и братство даденый! Сними крест!
И отошел Илья от тех ворот адовых, сел на придорожный кликун-камень и заплакал.
И тогда подошел к нему черный, сгорбленный человечек в монашеской скуфейке с бородой приказного, похожий на мелкого беса, решил пособить горю:
– Снимай, горемыка, крестик-то! Не великое дело – от правды человеческой и веры братской избавиться. Снимай, не мешкай!
Молчал Илья. Ни да, ни нет не говорил, на чужую помощь надеялся, на судьбу неминучую, что сулили ему со младости срослые брови.
И снял бы приказный бес тот тяжелый крест с него, но распухла голова Илюхина от пыток и черных мыслей, от умыслов злых, и не снимался тугой ремешок гайтана, малой оказалась петля. А узелок на ремешке был тугой и окатанный, потом и кровью спаянный, ни руками, ни зубами не развязать. Мертвый узелок.
Приказный дьяк, что всю подноготную о жизни человеческой ведал, и тот в смущение впал.
– Эко напетлял ты, вор! – сказал дьяк голосом черта. – Что же с тобой делать-то нынче? Никак иначе не снять его, как вместе с головой!
И только помянул он про голову – пропал сон, растаяли давние видения. Очнулся в страхе Илья, заскорузлыми руками по холодному камню зашарил. На четвереньки через силу поднялся…
И тут гукнула тяжелая, окованная дверь зиндона, яркий пук света ударил в глаза.
Палач в красной рубахе стоял на верхнем порожке.
Илюха поднимался с четверенек, держась за выступы каменной стенки, смотрел снизу вверх. Кровью присохли волосы на лбу, нещадно пылало свежее клеймо. И перебитые руки летели в сумрачной выси, словно крылья, отделившись от тела.
– Что ощерился? Или железо увидел? – гневно спросил палач голосом царя. – Подымайся, вор!
И, сойдя на две ступеньки ниже, подобрел голосом:
– Подымайся, как можешь, через самую силу… Недолго уж. Теперь – голову рубить буду.
Пришел другой палач, они подхватили под руки обессилевшее тело Ильи, вынесли наверх, на ясный свет.
Потом долго везли Илюху на телеге, и вместе с ним, спина со спиною, трясся в той телеге царский досмотрщик Тимошка Соколов.
Вся площадь была забита народом, а вокруг лобного помоста, вдоль узкого проезда и дальше, стояли московские стрельцы с наточенными бердышами.
