Пожарный стрелецкий наряд приехал на головешки, пожар ушел дальше, бросились вдогон.
…Тем часом суконцы наши соколы таились в старой полуразваленной клети на задворках приказного дворца. Столица отпылала. В клети горел светец. По черным стенкам метались тени, напоминая опять-таки бесов.
Авдей притащил с пожарища целую кучу людских мослов и черепов, тряпок горелых и прочего. Из всего этого хозяйства он пытался составить убедительные останки Ивана Щура, причем особенно надеялся на подошвы сапог с серебряными подковками. Подковки были куплены за свои деньги.
Василий же Мымрин, высунув от усердья язык, писал отчет о проделанной работе. Решено было обставить все так, будто бы Иван Щур по пьяному делу угорел дымом и погиб. Наконец Мымрин с удовольствием вывел на листе: «Что, по твоему, великого государя, указу задано нам, холопам твоим, учинить, и то, государь, учинено ж», посыпал песком и стряхнул.
– Ну как? – спросил Авдей про свое рукоделье.
Васька кивнул одобрительно. Авдей сгреб поддельного Ивана в мешок. Мымрин велел мазать рожу сажей, и сам того же сделать не оставил – де мы, соколы, тоже пострадали от огня, и кафтаны попалили лучинкою, чтобы совсем похоже стало. Теперь можно было идти в приказ с относительно честными глазами.
Иван (Данило) Полянский, дьяк «в государевом имени», сидел за столом и горевал снова над некой заморской бумагой. Писали из французской страны, из стольного града Парижа, из самих луврских палат. Полюбовница тамошнего короля Людовикуса Четыренадесятого, мадам де Монпасье, она же гулящая девка Лушка Щенятева, из фавора у Людовикуса вышла, потому как вздумала поправить свои денежные дела, выходя по старой привычке с бирюзовым колечком во рту и с рогожкою на Нельский мост, а ныне та мадам де Лушка отправлена Людовикусом в монастырь навечно…
Не успел дьяк оправдаться за лондонскую великую конфузию, как новая напасть…
Влетели соколы – запыхавшиеся, закопченные.
– Ну? – спросил Иван (Данило).
– Вот! – сказал Авдей и тряхнул мешком. Загремело.
– Пошто маленький? – удивился дьяк.
– Обгорел малость, от огня и дыма скукожился! – радостно сказал Мымрин. – Окажи!
Авдей высыпал свое художество на пол, прямо на персидский ковер. Дьяк заплевался, замахал руками и велел спрятать Ивана Щура обратно в мешок. Авдей тыкал ему в нос обгорелой подошвой с серебряными подковками.
– Верю, верю, – сказал дьяк. – Молодцы.
– Мы его живым хотели, – сказал Мымрин. – Да стена рухнула.
