— Вы сделали мне ее, когда я была очень маленькая. Я ее сберегла. С этой игрушкой я ложилась в кровать, и она успокаивала меня, когда я чего-нибудь боялась.
Он взял фигурку и стал рассматривать. Я знала, что он ощупывает пальцами, чтобы почувствовать гладкость полированного дерева и черточки, которые сделал в нем резец. Его любовь к дереву как средству самовыражения была ясно видна из того, как он трогал фигурку, и, может быть, в этой любви была и печаль, потому что он больше не мог создавать, как раньше. Я почувствовала связь понимания с ним, потому что я тоже хотела создавать.
— Да, я ее помню, — сказал он. — Я помню большие надежды, которые я возлагал на тебя, на дочь Доротеи. Ты меня тогда любила совсем бескорыстно. Ничего от меня не хотела. — Вдруг в его голос закралась подозрительность, и мое недолгое чувство связи с ним было разрушено. — Что теперь ты от меня хочешь?
Эти перемены настроения меня раздражали, но на этот раз я была готова с ответом.
— Ничего, кроме того, что вы захотите дать, дедушка.
В ответ он посмотрел на меня высокомерно и гордо — в его взгляде не было теплоты.
— Я мало что могу тебе дать. Но, может быть, есть что-то, что я хочу получить от тебя.
— Я дам это вам, если смогу, — сказала я.
— Ты похожа на Доротею. Великодушная. Я окружен людьми, которым я не могу больше доверять. Врагами. Я страдаю от этого. Но, в конце концов, сущность каждого настоящего испанца — в его способности страдать. Страдать и смеяться. Однако через некоторое время смех превращается в насмешку.
Казалось, он впал в задумчивость, и я попыталась вытянуть его из этого состояния.
— Мне бы хотелось узнать что-нибудь о моей бабушке, — сказала я мягко. — Какая была Кэти?
Выражение его лица смягчилось, он открыл ящик стола и вынул оттуда картину в овальной рамке — еще одну миниатюру.
— Это тоже написал я, еще до рождения детей.
Он вручил мне миниатюру, и снова я увидела, что у него был дар портретиста. На меня смотрела молодая женщина с сильным характером. Это была женщина, которая ненавидела саманные стены, но любила мужа, и преданность ему не оставляла места для слабости. У нее были светлые волосы, как у Элеаноры, и на портрете они были коротко острижены и пушистыми завитками обрамляли ее юное лицо, но взгляд ее голубых глаз был взглядом взрослого человека, а очертания подбородка говорили о силе воли. Это была женщина, которая умела бороться.
Моя бабушка, подумала я и почувствовала в себе пробуждение воспоминаний. Она не была чужой мне. Я узнала в ней часть себя, хотя внешне мы совсем не были похожи.
