Его худые руки сжались, и он какое-то время смотрел на них, прежде чем ответить, его лицо было бесстрастным, морщины, казалось, стали еще глубже.
— Да, она умерла при падении. Но сначала она убила человека. Закон объявил ее убийцей. Потом она покончила с собой.
Я застыла. Мои мускулы напряглись, мои руки крепко сжали деревянную фигурку птички, и так же крепко были сжаты руки моего деда, лежавшие на столе. Я не могла дышать. Только сделав над собой ужасное усилие, я смогла, наконец, выкрикнуть:
— Я не верю в это! Я никогда в это не поверю!
В его голосе была боль.
— Вначале я тоже так сказал — что я не поверю. Но, конечно, полиция провела расследование, и результат не оставил сомнений. Кларита видела, что случилось. Она стояла у окна той комнаты, которую ты теперь занимаешь, и видела все. Даже я в конце концов должен был признать правду.
— Кэти не поверила, — сказала я.
Его взгляд стал острым.
— Что ты имеешь в виду?
— Бабушка написала письмо моему отцу перед смертью. Она писала, что он предвзято отнесся к матери, и хотела, чтобы он привез меня ее навестить. Он не сказал мне о письме. Я нашла его среди его бумаг, но не знала, что означают эти слова.
— Кэти написала ему? — Он казался одновременно удовлетворенным и рассерженным. — Она не должна была это делать, не спросив меня.
— Вы бы сказали ей, чтобы она не писала?
— Конечно же. Я знал, что в этом нет смысла. Твой отец никогда бы не изменился. Кэти хотела обманывать себя до самого конца. Она хотела верить в то, чего не было.
— Может, у нее была причина верить в это?
Его жесткие темные глаза пристально смотрели на меня, изучая, как будто его затуманенному зрению не хватало ясности.
— Мне хотелось бы так думать. Но это был голос сердца матери. Она очень сильно любила свою дочь.
— Может, в любви есть мудрость.
Он ответил мне тоном, более мягким, чем говорил до того.
— Я тоже любил Доротею. И она любила меня. Мы были очень близки, твоя мать и я. Вот почему я попросил тебя сюда приехать.
Я верила ему, и все же не до конца. Эта мягкость была для него нехарактерна. Если бы он приласкал меня потому, что он любил Доротею и с теплотой думал о ее дочери, он, конечно, встретил бы меня иначе. Моя неуверенность придала мне силы, и я сказала, твердо глядя ему в глаза:
— Я не верю, что вы пригласили меня из-за любви к моей матери.
Неожиданно он опять разгневался.
— Ты обо мне ничего не знаешь!
Теперь мне было безразлично, оставит ли он меня здесь или отошлет назад. Это совсем неважно, сказала я себе. Я была страшно потрясена, и внутри меня все дрожало. Глаза жгли слезы, и я ненавидела свою собственную слабость.
