– Султана! Никогда не извиняйся перед теми, кому мы платим. Ты погубишь их старательность и способность к труду!
Я почувствовала раздражение и уже намеревалась возразить ему, сказав, что мы, саудовцы, могли бы только выиграть, проявляя больше заботы о наших слугах. Но вместо этого я сменила тему и снова заговорила о нашей дочери.
Про себя я подумала, что, должно быть, и сама схожу с ума. Дважды за этот день я предпочла избежать спора со своим мужем.
После того, как была приготовлена наша постель, мы легли, но заснуть нам так и не удалось.
Никогда еще ночь не казалась мне такой длинной.
***
Британский психиатр оказался маленьким человечком со странной внешностью, голова которого казалась слишком крупной для его, небольшого тела. У него были густые брови, а нос слегка повернут в сторону. С удивлением рассматривала я торчащие из его ушей и носа пучки белых волос. В то время как его внешность несколько озадачивала, манера себя вести располагала. По его небольшим голубым пронизывающим глазам я поняла, что он с большой серьезностью относится к проблемам своих пациентов. Моя дочь попала в хорошие руки. Мы с Каримом вскоре увидели, что имеем дело с человеком, который говорит то, что думает. Не придавая значения нашему богатству или тому факту, что мой муж является принцем из королевской семьи Саудовской Аравии, он с бесстрашной честностью говорил о системе нашего государства, которая совершенно стреноживает волю наших женщин.
Хорошо информированный о традициях и обычаях стран арабского востока, он сказал нам: – Ребенком я восхищался исследователями Востока, такими как Филби, Тессиджер, Бертон, Доути, Томас и, конечно же, Лоуренс. Я зачитывался их приключениями и, преисполненный решимости увидеть то, о чем читал, убедил родителей отправить меня в Египет. Это была не Аравия, но какое-никакое начало. К моему несчастью, я прибыл как раз в тот момент, когда начался Суэцкий кризис. Но я был заворожен. Его взор устремился вдаль. – Назад я вернулся много лет спустя… основал в Каире небольшую практику, выучился немного говорить по-арабски, – он замолчал и посмотрел на Карима, – и узнал много больше, чем мне хотелось бы, о том, как вы, господа, обращаетесь с вашими женщинами.
Любовь Карима к дочери оказалась сильнее его честолюбия. К моему облегчению, он не произнес ни слова, а лицо хранило бесстрастное выражение.
Доктор, казалось, остался доволен. Он словно решил, что перед ним сидел араб, который не станет нести всякий вздор относительно того, что женщин следует запирать на их половине дома.
