Чтобы мое исчезновение не сразу обнаружили, я снова закрыл крышку гроба. Камера была низкой; если бы я выпрямил ноги, мне пришлось бы согнуться в поясе под прямым углом. Поэтому я встал на четвереньки и отправился навестить ближайшего соседа.
Им оказался молодой парень. Мой визит его не обрадовал и не огорчил – вокруг его наголо обритой головы пролегла полоса шириной около полусантиметра. Когда я понял, в чем дело, меня чуть не стошнило. Череп парня был аккуратно вскрыт.
Вот и все, что я разглядел при слабом освещении. Можно было и не присматриваться – меня интересовали Ромео в больничной пижаме и Джульетта в майке с Франкенштейном. Я поспешно опустил крышку и двинулся к следующему гробу. В холодильнике их было около двух десятков – можете себе представить, какая работенка меня ожидала. Казалось, что в колени вбиты гвозди, а запястья болели так, что вскоре у меня возникло огромное желание взять пушку в зубы. И все это время я провел в ожидании, что какой-нибудь придурок обнаружит меня здесь и поднимет тревогу…
После десятого гроба я перестал воспринимать подробности. Приоткрывал крышку, считал до одного и закрывал. Правда, кое-что я все же заметил: в числе покойников не было стариков и старух. Моих товарищей по несчастью среди них также не оказалось. Вот это мне уже совсем не понравилось. Новый спазм страха сдавил желудок, и я пополз к прямоугольному люку, уже не обращая внимания на боль, – словно обезумевшая мышь, чудом уцелевшая в мышеловке.
Тут я мог снова нарваться на неприятности, но на этот раз мне повезло – механизм замка располагался внутри камеры и был как на ладони. Пушка опять выручила. Я отвел рычаг стволом «беретты». Что-то щелкнуло, люк открылся, и я вывалился на кафельный пол.
Встал, обвел глазами мрачное и почти наверняка подвальное помещение с крашеными стенами. Здесь было лишь чуть теплее, чем в самом холодильнике.
Горели оранжевые лампы, спектр которых в сочетании со всем остальным плохо действовал на мои расшатанные нервишки.
Физически я чувствовал себя неплохо – лучше, чем утром, когда еще ничего не начиналось. На ногах я держался достаточно твердо. И даже предмет, который был дорог мне как память, пока не отморозил. Только подумал о нем – и сразу же ощутил настоятельную необходимость слить воду. Об этой неэстетичной подробности я сообщаю потому, что она меня обрадовала. Значит, жив курилка!
Поскольку писсуаров поблизости, как вы понимаете, не было, пришлось не очень вежливо обойтись с хозяевами. Я устроился в левом от двери углу, и мой весенний ручеек зажурчал.
