Я и ждал. Поэтому не расслаблялся. Предполагалось прочесывание территории вооруженным отрядом «Маканды» численностью от десяти до пятидесяти человек. Поглубже забиться в какой-нибудь погреб я посчитал глуповатым, очевидным и потому самоубийственным вариантом; хотелось оставить себе пространство для маневра. Продержаться семь-восемь часов до темноты – задача трудная, но выполнимая. Просто еще одна слишком долгая игра в прятки; надо только вспомнить детство и, по возможности, впасть в него, чтобы страх не так сильно сушил глотку.
Я спрятался, как мне показалось, в самую глухую часть трущоб, где охотнички могли перемещаться только на своих двоих. Или… четырех? Я осознал, что уже некоторое время слышу отдаленный собачий лай. И похолодел. Никто и ничто не могло помешать Виктору привезти сюда целую свору.
Все-таки в нас есть что-то от травоядных животных. Перспектива получить пулю в голову неприятна нам гораздо менее, чем угроза быть растерзанным псами или другими клыкастыми тварями. Я принялся поспешно отдирать кол от покосившегося забора, потом заметил кое-что получше – обрезок дюймовой водопроводной трубы длиной около метра. Жалкое оружие. Слабое утешение…
Вспомнился тот мир, в котором убили Клейна. Моя предпоследняя реальность. Или сон? Какая разница, если реальными были жизнь и смерть? Пустыня, Лиарет, трупы, стаи диких собак, бой с неверными, возвращение в пустой лагерь… ТАМ, по крайней мере, у меня было оружие и был «призрак». А также союзник, водивший своих смертельно опасных тварей на приступ. Только благодаря ему я уцелел тогда.
Сейчас, здесь, в родном городишке, помощи ждать было неоткуда. «Обложили меня, обложили», как пел Владимир Семенович, земля ему пухом…
Теперь я старался двигаться исключительно по лужам и с угасающей надеждой поглядывал на провалившиеся крыши. Жаль, но Карлссона из меня не выйдет.
Наконец я забрался в крепкий с виду домишко, чтобы передохнуть и поберечь ноги, стертые чуть ли не до костей. В единственной комнате из предметов обстановки сохранились только железная кровать, столешница с матерной резьбой по дереву и довоенный радиоприемник с выжженными потрохами.
Кровать показалась мне слишком казенной, поэтому я сел на радиоприемник. Антиквариат выдержал, хотя и жалобно скрипнул. С него как раз просматривался дворик через низкое окно, а сам я оставался в глубокой тени.
И медленно падал дождь…
* * *
Я сидел, обреченно сгорбившись, копил силы и прислушивался к приближающемуся лаю. Обычно ищейки, занятые делом, не лают. Виктор на психику давит? Тут он явно перестарался – я и без того был раздавлен одиночеством и страхом, и теперь любая дополнительная нагрузка была для меня все равно что гирьки аптекарских весов поверх стотонного пресса.
