– Да.
Его не устраивали ее краткие ответы. Он хотел знать больше, и она, черт побери, могла бы более охотно рассказать о себе.
– Что ты имеешь в виду? Как это она была больна все это время?
Голос Ронни звучал ясно и четко, хотя она говорила тихо:
– Когда ей исполнилось четырнадцать, у нее диагностировали неизлечимую болезнь крови.
Черт! Почему он не знал об этом? Самый простой ответ – она ему об этом не сказала. Получалось, что корпоративный шпионаж – не единственное, что скрывала от него Ронни полтора года назад.
– И как она сейчас? – Из него словно клещами вытянули этот вопрос.
В том, что его так интересовала жизнь женщины, которая его предала, не было никакого смысла, но от этого его желание узнать подробности ее жизни не стало меньше.
– Лучше.
– Ты хочешь сказать, что она выздоровела? – уточнил он, потому что слово «лучше» ни о чем не говорило.
– Да.
– Я рад.
Зачем он это сказал?
Конечно, сама мысль о том, что ребенок неизлечимо болен, была отвратительна любому нормальному человеку, но то облегчение, что испытал Маркус, услышав «да», указывало на то, что он принял известие о болезни сестры Ронни как личное несчастье. Ему снова захотелось выругаться. Он даже не знал эту девочку и не собирался углубляться в жизнь Ронни. С него хватит. Хотя, если честно, он и до этого особенно не интересовался ее жизнью.
Но осознание того, что Ронни столько всего от него скрывала, заставляло его злиться.
– И я тоже, – сказала Вероника в ответ на его необъяснимую реплику. – Но ведь ты позвонил мне не для того, чтобы обсуждать мою сестру?
Он крепче сжал трубку. Как это у нее получается: минуту назад она была такой трогательно ранимой и слабой, а потом вдруг – само спокойствие и уверенность в себе?
– Ты права. Я звоню, чтобы назначить тебе свидание.
– Свидание? – В трубке послышался короткий смешок. – Едва ли я могу назвать нашу предполагаемую встречу, какой бы она ни была, свиданием.
– Почему? Нам было чертовски хорошо вместе.
Он не мог отказать себе в удовольствии поставить ее перед очевидным фактом.
– Не надо. – На этот раз в голосе ее не было и следа насмешки. Ему показалось, что он услышал нотки отчаяния.
Он улыбнулся:
– Не надо что, моя сладкая?
Он намеренно употребил нежное обращение, зная, что ее это раздражает.
– Не надо называть меня своей сладкой и делать вид, словно ты хочешь возобновить наши отношения. Я не настолько наивна.
В голосе ее по-настоящему слышалось отчаяние, и это его удивило. Однако желание довести разговор до логического конца у него не пропало.
