– Это только так кажется. Ты просто напугана… Но люди, привыкшие, подобно мне, рисковать, не отступают перед трудностями. Вот увидишь…
– Но когда?! – воскликнула она, чуть не плача.
– Скорее, чем ты думаешь…– сказал он, изо всех сил стараясь казаться уверенным. Потом притянул ее к себе. В ноздри ударил запах винного перегара и пота. Но теперь он не чувствовал отвращения, и поцелуй его был неподдельно нежным.
Скоро рассвет, а Нур все еще не вернулась. Утомленный мыслями и бесконечным ожиданием, он понял, что уже не уснет. Внезапно из душной темноты возникло страшное сомнение: а что, если Нур соблазнилась наградой, обещанной за его голову? Воистину кровь твоя до последней капли отравлена ядом подозрительности. Это потому, что мысль об измене преследует тебя, неотвязная и прилипчивая, как пыль, когда из пустыни дует хамсин. Но ведь было время, когда ты считал, что и Набавия принадлежит тебе безраздельно, а на самом деле она тебя никогда не любила, даже там, под одинокой пальмой на краю поля. Нет, нет, Нур тебе не изменит. Она не польстится на эту награду и не выдаст тебя полиции. Она устала от этой жизни, молодость прошла, и ей хочется искренней человеческой близости. Ты не смеешь о ней плохо думать… Но когда же она все-таки вернется? Ты голоден, тебе хочется пить и смертельно надоело ждать. Совсем как тогда. Помнишь, ты стоял и ждал ее под пальмой. Ждал Набавит, а она не шла. Потом ты ходил вокруг дома старой турчанки, грыз ногти и от отчаяния готов был даже постучать в дверь. Но вот она наконец появилась – нет, взошла, как солнце,– и сладкая дрожь пробежала по телу, и радость огромная, восторженная, пьянящая, несказанная радость охватила тебя всего целиком, с головы до кончиков пальцев, и в ней было все: и слезы, и смех, и порыв, и уверенность, и снова дикая, необузданная радость. Не надо вспоминать те времена у пальмы, это прошлое, и между вами пули, кровь и безумие. Лучше подумай, где найти силы, чтобы справиться с тоской ожидания в душной, убийственно душной темноте. Наверное, Нур просто не хочет возвращаться, не хочет избавить тебя от мук одиночества, темноты, голода и жажды… И он заснул, устав ругать себя за свою подозрительность. Когда он открыл глаза, сквозь жалюзи пробивался яркий дневной свет. В комнате было уже не просто душно, а как в раскаленном пекле. Охваченный тревогой, он вскочил с кушетки и бросился в спальню. Все то же. Hyp не возвращалась. Где же она ночевала? И почему не вернулась? До каких же пор он обречен сидеть в этой одиночной камере? Однако как ни тревожны были его мысли, а голод дал себя знать и погнал на кухню. Там он нашел хлебные корки, остатки мяса, петрушку и подобрал все до последней крошки, обсосав кости, как собака. День тянулся томительно, и он все ломал голову, теряясь в догадках, почему до сих пор не вернулась Hyp и когда же она наконец придет. Садился, потом вскакивал и начинал ходить по комнате, и снова садился и коротал время, поглядывая из-за жалюзи на кладбище, смотрел на похороны, бессмысленно считал могилы. Настал вечер, и она не пришла. Нет, тут что-то неладно. Что могло с ней случиться? Его обуревала тревога. И по-прежнему хотелось есть. Она попала в западню, в этом нет никакого сомнения. Но она должна выпутаться, должна вернуться, иначе что же будет с ним?
