Иногда я даю волю воображению и представляю себе Мэтью в роли отца. Затем спохватываюсь, что заглядываю слишком далеко. Оставаясь со мной наедине, он ведет себя как самый безупречный джентльмен. С его губ не срывается даже намека на брак или на наши давние поцелуи. Мы проводим время в высшей степени респектабельно. Но тем не менее простое прикосновение его руки к моей вызывает у меня такой трепет, что я почти лишаюсь чувств».
Закончив свои записи, Рэчел зевнула. Она скучала по Мэтью. В этот последний раз он отсутствовал три недели. Как-то раз она спросила, куда именно он ездит по делам, и помнила, с каким отсутствующим взглядом он пробормотал, что это неважно и вообще дела его не имеют большого значения. Рэчел же полагала, что это отнюдь не так, ведь он возвращался из своих поездок измотанный, с каким-то новым — чужим и тяжелым — выражением глаз, но она не приставала к нему с расспросами. Она научилась держать при себе тревогу, снедавшую ее во время его отлучек, не желая, чтобы ее переживания доставляли ему лишнее беспокойство.
До Рождества оставалось всего несколько дней. Она принимала деятельное участие в украшении дома и пришла в полный восторг от резных ясель, символизировавших те, в которых лежал младенец Христос. На следующий день она должна была вернуться в Новый Орлеан и провести праздники с родителями, и страстно желала, чтобы Мэтью был здесь и она могла вручить ему рождественский подарок. Завернутый в простую коричневую бумагу и перевязанный атласной ленточкой красного цвета, он дожидался своего часа в углу комнаты.
Рэчел встала из-за письменного стола и направилась в угол, где находился подарок. Это была картина, написанная по ее заказу и изображавшая жеребца Мэтью — Симарона. Она улыбнулась, вспомнив, как отнесся огромный рыжий жеребец к появлению художника. Словно понимая, в чем дело, животное позировало с грацией опытного натурщика и близко не подпускало ни одну из лошадей в загоне. Когда же дело было сделано, жеребец с жадностью набросился на припасенные Рэчел лакомства. «Не слишком вежливо с его стороны, но пришлось простить — результат того стоил», — с улыбкой подумала Рэчел.
Ночной воздух был прохладным. Его дуновение приподнимало белые муслиновые занавески на застекленной двери, выходившей в галерею.
Спать Рэчел не хотелось и, отодвинув занавеску, она вышла из комнаты. Она была в домашних туфлях, и шаги ее, когда она пересекала галерею, были совершенно бесшумными. Подойдя к перилам, она остановилась и глубоко вдохнула свежий воздух. Ветерок слегка надувал ее плащ, наброшенный прямо поверх ночной сорочки и нижней юбки, шевелил распущенные волосы, спадавшие до самой талии. Здесь, на плантации, она особенно любила именно это время суток. Вокруг царил покой, наполненный какими-то особыми и уже хорошо ей знакомыми звуками и запахами ночи. Ничего общего с ночью в городе!
