Минутой позже он подумал, что надо было попросить ее остаться. Миссис Фрут была единственным существом на земле, действительно любившим старого д’Обрэ, и, по-видимому, ей одной во всем мире и будет его не хватать.
Звук, раздавшийся со стороны кровати, вывел его из задумчивости. Виконт повернул на подушке свое желтое лицо и уставился на Кристи. Послышалось осуждающее каркающее ворчание:
– Ты… Тебя мне не надо. Где твой отец?
– Мой отец умер, сэр, – отвечал Кристи, наклонясь над кроватью.
Гнев зажегся в черных глазах старика, но вдруг по-настоящему страшная улыбка тронула углы его губ.
– Значит, я скоро с ним встречусь, не так ли?
Кристи повертел в руках свой молитвенник и безнадежно отложил его в сторону. Он сейчас ненавидел себя за те муки, которые сам же испытывал, за беспомощность и за все те тривиальные, заезженные фразы, что так и лезли ему на язык. Он опять чувствовал себя малым ребенком – мальчишкой, охваченным ужасом при виде этой развалины, когда-то бывшей человеком, которого он ненавидел из принципа, из солидарности с Джеффри. Ведь Джеффри был его лучшим другом.
Он придвинулся ближе, чтобы попасть в поле зрения старика.
– Не хотите ли помолиться?
По привычке глаза виконта презрительно сузились. Прошло несколько секунд. Он отвернулся.
– Сам молись, – еле выдохнул он. Кристи открыл книгу Псалмов Давидовых.
– «Господь – Пастырь мой, – начал он самым прозаическим тоном. – Я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою…»
– Нет, не этот. Тот, что перед ним…
– Двадцать…
– Двадцать первый. – Глаза виконта закрылись в изнеможении, но губы по-прежнему кривила сардоническая ухмылка. – Читай, читай, пастор, – раздраженно проскрипел он, когда Кристи замешкался.
Он отыскал этот редко читаемый псалом.
– «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего, – читал он тихим голосом, и ничто не могло смягчить безнадежного отчаяния этих слов. – … К Тебе взывали они, и были спасаемы; на Тебя уповали, и не оставались в стыде. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною…»
Неожиданный звук прервал молитву, и Кристи обернулся.
Глаза Эдуарда были закрыты, челюсти сжаты так, что лицо исказилось гримасой; но, несмотря на все его усилия, слезы катились из-под морщинистых век. Постепенно его плач слился в одну бессильную неутешную жалобу. Кристи коснулся его руки и сжал ее. Запястье виконта слабо дернулось, Кристи с трудом удалось разобрать его невнятные взволнованные слова.
