В скобках. Вот почему автор "Киркенесской этики" не верит ни в рай, ни в ад, но "довлеет дневи злоба его" ("достаточно дню его заботы"). Тем не менее, как мы увидим ниже, даже и в этической системе, построенной на рае и аде, первый принцип этики сохраняется, хотя и искажен тщетными обещаниями вознаграждения. Человек не потому праведен, что он ожидает награды, а он потому праведен, что праведен. То, что некоторые индивиды должны быть праведными, заложено в природе человека, иначе человечество само себя уничтожит. Прирожденная сила, делающая человека праведным, может быть названа совестью. Можно также сказать, что "Царство Божие внутри нас", но это значит просто выразить ту же мысль другими словами. Чтобы человечество выжило, не необходимо, чтобы все люди были праведными; достаточно, чтобы некоторые люди были праведными.
Но доля совести сокрыта в каждом человеке, добром и злом, за исключением немногих монархов и великих вождей. Существование совести можно было бы, вероятно, объяснить биологически, как некоторый механизм, необходимый для выживания вида; такой механизм пока не выявлен, но может быть выявлен впоследствии [1], как выявлены биологические механизмы страха, гнева, радости и наслаждения; совесть можно было бы при желании объяснить как некоторое чисто духовное (религиозное) явление - для настоящего трактата это безразлично.
Теперь мы подходим к разнице между этическими системами, которые существовали в истории человечества. Разница состоит только в различном объеме, приписываемом понятию "ближний".
Даже самый примитивный дикарь, живущий по правилу: "если я съем моего врага, это очень хорошо; если мой враг съест меня, это очень плохо", несомненно, следует тому же, первому принципу этики. Дело в том, что для него враг - не ближний. В этом-то и беда большинства этических систем: открыто или молчаливо они исключают из числа "ближних" иногда меньшую, а иногда большую часть человечества. Иногда они доходят до того, что считают "неближнего" нечеловеком, как свободолюбивые греки считали нелюдьми рабов и варваров, а в более новые времена нелюдьми считались все члены антагонизируемой расы, нации или класса, и т. п. Если даже мы объявляем вместе с Шиллером "Обнимитесь миллионы, слейтесь в радости одной", то на самом деле никто не может жить, практически отождествляя "моего ближнего" со всем "человечеством". Святой Франциск (если я не ошибаюсь) [2] и Сиддхартха Гаутама Будда включали все живые существа (а не только людей) в круг своих "ближних", а из удивительной книги Арсеньева "Дерсу Узала" мы узнаем, что то же делал сибирский абориген, звавшийся так. Я склоняюсь перед этими тремя людьми; но я знаю, что даже Гаутама, которого я ценю чрезвычайно высоко, и апостол Павел, который мне очень несимпатичен как личность, хотя я признаю его ведущую роль в превращении христианства в великую религию, не полностью включали женщин в число "ближних"; даже всеобъемлющая формула в "Послании к Колоссянам" не включает женщин [3]. В этом даже Иисус из Назарета был не всегда последователен. Поэтому, в то время как категория "я" неразделима, категория "мои ближние" обычно разделяется на концентрические круги; на внутренних расположены те, кто "более мои ближние", а на наружных - те, кто "менее мои ближние".
