— Добрый день, панове казаки!
— Здоров, парень! — ответил за всех Метелица. — Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев… А паны — там, — кивнул он на дома сечевых старшин. — Понял?
— Понял.
— Правда, кое-кто и из нашего брата прётся в паны. Ну, да это не твоего ума дело… А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался?
— Все, все, что спросите, расскажу… Сперва вот мне бы Арсена Звенигору найти.
Казаки удивлённо переглянулись:
— Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами…
— Нет, не знаю… Надо ему кое-что передать…
Звенигора вышел вперёд. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, — не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали.
— Что ж ты хотел передать мне, хлопче? — спросил он недоуменно.
— Я из Дубовой Балки, я…
— Ты из Дубовой Балки? — подался вперёд Звенигора.
Сердце у него ёкнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут без него родные — мать, сестра, дед. Не случилось ли с ними чего? Не несчастье какое? Он сжал пареньку плечо.
— Мои с тобой передали что? Как мать?
— Мать захворала. Передали, чтобы прибыл как можно скорее…
— Что с нею? Ты видел её?
— Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.
— Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?
— Нет, дядя, из Карпат я… Может, знаешь — из Смеречовки… От пана Верещака убежал… Не слыхал?.. Злющий, аспид!.. Над бедными холопами издевается, как над скотиной!.. А нынче думаю казаковать, если примете…
Но Звенигора уже не слушал парня. Лицо его опечалилось, серые глаза потемнели. Мысленно перенёсся в Дубовую Балку. Заглянул в маленькую хатку-мазанку у рощи, склонился над простого дерева кроватью, которую сам смастерил, припал к изголовью матери… Старался представить, какая она теперь… Должно быть, бледная, с мелкими морщинками под глазами, густые волосы рано покрылись белой изморозью седины… Что за лихоманка привязалась к ней? Или тоска по мужу, отцу Арсена, иссушила её сердце? Застанет ли её живой? Имел бы коня, дня за три-четыре доскакать можно!..
— Бывайте здоровы, други! Не поминайте лихом! До встречи! — Он поворачивался во все стороны и отвешивал поклоны захмелевшим казакам.
Щеголеватый Секач, увидев латки на кожухе и жупане товарища, крикнул:
