— На фронте все по-другому.
И опять нависла долгая тишина, но Вася не мог уснуть, его пугал странный старик.
— Когда-то я был большим человеком, много работал… — старик говорил с длинными паузами, словно собираясь с силами для следующей фразы. — Теперь мне больше нет смысла жить… Я и не хочу жить… И я умру оттого, что совсем не хочу жить…
— Здесь хорошие врачи.
— Никто мне не вернет то, что утрачено.
— Главное — это жить!
— Живешь, пока трудишься.
— Тогда я уже давным-давно в жмуриках.
— Значит, так оно и есть.
Утром врачи опять проверили, как работает сердце старика, и сказали, что кризис миновал. Старик попросил почитать ему газеты. Он хотел, чтобы Вася читал о промышленных предприятиях, и стоило Васе перейти к колхозной жизни, как он спрашивал:
— А об экономике ничего больше нет?
И Васе пришлось читать ему о промышленности из старых газет, но старику было все равно, из каких. Казалось, эти цифры, эти проценты, проблемы реставрации цехов, ускорения темпов монтажа станков, стандартизации крупнопанельных конструкций звучали для него, как божественная музыка. Он закрыл глаза, и лицо его озарило блаженство, он даже уснул и, наверно, видел хорошие сны.
Следующую ночь Василий проснулся от тишины. Он не мог сообразить, что случилось, но наконец понял, что старик больше не дышит… Василий спрыгнул с койки, но в тот же миг старик опять начал дышать и даже заговорил:
— Василий!
— Да!
— Когда ты освобождаешься?
— Через два года.
— Все равно… Мне конец…
— Да ну уж… — Василий хотел сказать весело, но не очень-то получилось.
Послушай! Когда освободишься, поезжай в Ригу, в Юрмалу, и найди моего сына. Он там работает на спасательной станции. Его зовут Хуго Лангерманис. Повтори!
— Хуго Лангерманис.
— Возле нашей старой дачи… на тропинке, что ведет к морю, возле калитки зарыта молочная бутылка. Он будет знать, что с ней делать… И пусть он даст тебе за это одну тысячу! Запомни! Скажи, что я думал о нем до самого конца. И скажи, пусть закончит институт… И про бутылку… Это последнее, чем я могу помочь мальчику… Я всегда хотел ему помочь…
Старик умер через два дня, больше не приходя в сознание. От сестрички Вася узнал, что он был осужден на пятнадцать лет за спекуляцию валютой, раньше жил в Риге, а зовут его Ромуальд Сашко.
«Хуго Лангерманис», — записал на бумажке Вася-Кот, но это было вовсе ни к чему, потому что в его мозгу было достаточно свободного места, где слово могло уместиться, и оно растопырилось там, как курица на яйцах.
